— Данила Андреевич, — тихо сказал Роков. — Вы арестованы. Отдайте оружие.
— На каком основании? — поразился я.
— Не беспокойтесь, в неведении не останетесь.
Оружия я не ношу.
Роков держал паузу, пока один из гвардейцев встал у меня за спиной, а двое других завели руки назад, браслеты пластиковых наручников плотно обхватили запястья, словно мне нарастили новую кожу. И я почувствовал, как разрывается связь с глобальной Сетью — я оглох и ослеп для мира, сигналы биомодераторов заблокированы, и перстень связи тщетно пытается докричаться до симбионтов в моей крови. Я чувствую, как его снимают с пальца. Роков берет, вертит в руке.
— Вы обвинены в государственной измене! — объявляет он.
Нас мало, колонистов. Антон Петрович говорит достаточно громко, чтобы услышали все. Он оперся на трость, рука с перстнем связи лежит на набалдашнике.
— Кем? — спрашиваю я.
Он вынимает из внутреннего кармана цилиндрический футляр, достает бумагу и разворачивает перед моим носом. Я вижу бумагу второй раз в жизни. На первой был патент на чин полковника. Эта такая же гербовая с глянцевой поверхностью и несмываемым текстом, в огне не горит, в кислоте не растворяется, только вместо витиеватой и размашистой подписи «Анастасия» красуется строгое «Владимир». Такой документ можно дистанционно уничтожить с помощью сигнала с императорского перстня, мгновенно и в любой точке Вселенной. На такой бумаге, говорят, напечатаны документы высоких уровней секретности, что лежат в подземном хранилище в Кириополе под зданием СБК.
Я читаю: «Приказываю полковника Даниила Андреевича Данина арестовать по подозрению в сепаратизме и причастности к заговору с целью захвата власти и препроводить на Кратос».
Зачем так пафосно? Для моего ареста не нужен личный императорский приказ, можно обойтись прокурорским уровнем. Я фактический губернатор целой планеты, но формально — да, только полковник. Дело особой важности?
Или боятся, что мои люди устроят поножовщину и надеются на императорское слово, перечить которому никто не осмелится? Неужели и корабли здесь в мою честь?
Белый лист бумаги, покачивается на ветру, сияя радужными фениксами.
Зачем так унизительно? С меня еще не срывали эполеты и не ломали шпагу над головой. Почему бы не дать приказ в руки? Я не собираюсь ни бежать, ни поднимать бунтов.
— Это неправда, — угрюмо говорю я.
Роков игнорирует.
— Где у вас гауптвахта? — спрашивает толпу.
— У нас нет, — отвечает откуда-то из-за спины мой помощник Сергей.
— Как же так, Даниил Андреевич, пять лет без гауптвахты? — спрашивает Роков. — А устав не для вас написан?
— Не нужна была, — замечаю я.
По иронии судьбы меня заперли на складе, который я проверял накануне, как в единственном на планете, надежно запираемом помещении. Я бросил парадный камзол под портретом Анри Вальдо. Ничего похожего на кровать мне не предоставили. Двое охранников расположились на раскладных стульчиках у двери и принялись травить анекдоты.
После полудня явился Инъиго со товарищи.
— Мы продали часть нашего груза на императорский линкор, — весело объявил он охранникам и подмигнул мне. — Завтра они вылетают.
Начали вытаскивать коробки.
— Ну, так по кому веревка плачет? — бросил он мне на прощание.
Ближе к вечеру за мной пришли.
— Вставайте, Даниил Андреевич.
И вот я иду по коридору базы в сопровождении императорских гвардейцев, с руками, сложенными за спиной.
Меня выводят на крышу, на посадочную площадку. Возле гравиплана ждет Роков. Сдержанно кивает, окидывает взглядом, кажется, с сожалением. Приподнимает трость, указывая на дверь машины.
— Садитесь, Даниил Андреевич.
У конца трости инкрустация в виде молнии. Биопрограммер, оружие спецслужб и символ их власти.
Подчиняюсь, захожу в гравиплан, Роков садиться позади, по бокам от меня — гвардейцы.
— Куда летим? — спрашиваю я.
— Всему свое время, — отвечает посланник. — Имейте терпение, господин полковник.
Машина легко поднимается ввысь.
Летим над лесом, солнце клонится к закату. Стволы деревьев, разделенные на сегменты, кажутся конечностями членистоногого.
Внизу небольшое каменистое плато, окруженное гигантскими папоротниками. Мы приземляемся.
Под ногами скудная растительность, в основном, лишайник и редкие пучки травы. В центре плато — одинокое дерево с гладкой, почти белой корой и широкой кроной с мелкими листьями.