Много лет общие друзья были убеждены, что супруги пребывают в разводе. А в середине трудных девяностых вдруг выяснилось: официально брак Изольды и Марка не расторгнут! То есть запись о разводе в ЗАГСе им вроде бы когда-то сделали, причем честь по чести, однако штамп в паспорта так и не поставили. Супруги были сами в этом виноваты: затянули с уплатой пошлины, потом отвлекли неотложные дела, и в итоге про штамп все забыли. Надо же! Через двадцать лет эта забывчивость пришлась как нельзя кстати. По паспорту она была замужем, а про бумаги двадцатилетней давности, хранившиеся где-то в пыльных архивах ЗАГСа, никто и не вспомнил.
Изольда мечтала перебраться на Запад, поближе к дочерям и внучкам, покинувшим Питер в силу разных обстоятельств, о которых будет сказано ниже, но не знала как. Наличие де-факто отца-немца, нигде по документам де-юре не значившегося, такого права не давало. И тут Марк, вечно недовольный начальством и властями, объявил, что уезжает. Оказалось, по еврейской линии сделать это совсем не сложно. Причем можно ехать не в какой-нибудь далекий и жаркий, горластый, вечно воюющий Израиль, а в благополучную, тихую и относительно близкую Германию. В Европу, одним словом. Так отъезд стал возможен и для Изольды, его де-юре супруги. В общем, неожиданно оказалось: выгоднее быть женой российского еврея, чем незаконной дочерью российского немца, чтобы попасть в Германию на ПМЖ. Так Марк Аршавский с супругой Изольдой Гурко осели в конце девяностых в лагере для иммигрантских переселенцев…
— Говорят, трудности сближают, — попыталась Инна вновь заговорить в кафе о Марке. О «дяде Марке», как привыкла она называть его с детства.
— Нас они развели окончательно, — сухо отрезала Изольда и, подозвав официантку, заказала еще по пятьдесят граммов — уже не коньяка, а родимой русской водки. Чтобы не сразу заплакать.
Инна в каком-то оцепенении слушала рассказ Изольды. Как она решилась, как смогла в ее-то почтенном возрасте изменить судьбу? Перебраться в чужой, неприветливый к иммигрантам мир, поменять все: окружение, привычки, планы на будущее. Зачем? Чего ей в родном Питере не хватало? Ну, допустим, денег. Но и там, в Германии, по тамошним меркам, у нее евриков в обрез. Зато на чужбине и окружение другое, попроще и погорластее. И проблемы совсем иные: не как свести концы с концами на российскую нищенскую пенсию, а как сохранить достоинство и минимально пристойный уровень жизни в окружении «настоящих» граждан страны Евросоюза — немцев.
Про себя Инна знала совершенно точно: она никогда не смогла бы обменять свой, пусть многолюдный, несовершенный, шумный, суетливый мир — словом, родную Москву, — на любую, пусть самую благополучную, сытую и чистенькую заграницу. Отказаться от друзей детства и юности, которые понимают тебя с полуслова, от летних поездок к ним на дачу, от своих июньских дней рождения, собирающих душным вечером всю компанию в ее квартирке. Нет, это невозможно. Просто она не выжила бы там — в чужой враждебной среде. Не смогла бы… Что не смогла бы? А ничего не смогла бы: ни писать, ни легко общаться с людьми, как в Москве, ни радоваться жизни. Хоть и говорит по-немецки. Да при чем тут язык! Она просто дышать там не сможет! Будет постоянно, изо дня в день, чувствовать себя таджичкой-уборщицей, или нянькой-молдаванкой, или поварихой-хохлушкой, поступившей в услужение к нуворишам. Что ж, некоторые могут. И Изольда смогла… Понятно, что дочки в поисках лучшей жизни перебрались за границу, и ей, как солнечных дней в туманном Питере, не хватало общения с ее девчонками и с внучками, уже с акцентом говорившими по-русски. И все же, все же… Инна нюхом репортера чувствовала: в скоропалительном переезде ее тетушки в Германию кроется какая-то тайна.
Однако Изольда не заметила внутреннего монолога племянницы и продолжала рассказ спокойным, ровным голосом.
В лагере для переселенцев они тут же поссорились с Марком. Даже не в первый день — в первый же час пребывания на чужбине. Как всегда, из-за ерунды: кто будет спать на койке у окна, а кто — у двери. В первом, фильтрационном, лагере были не кровати, а именно койки — с железными ножками, прикрученными к полу. Изольду тогда потряс интерьер комнаты: железные шкафы, железный стол, койки, тумбочки… Генетическая память подбрасывала ей сны о войне, о блокаде, о сталинских лагерях, снилась мать в форме военного врача, молодая и прозрачная от переутомления Ольга, и Изольда просыпалась после ночных кошмаров в холодном поту. Свою жизнь в мире демократических и буржуазных ценностей она представляла в Питере немного иначе. Мягко говоря. К счастью, вскоре оказалось, что в фильтрационном лагере им предстоит прожить всего две недели. Пока власти проверят законность пересечения границы новыми жителями Дойчланд, а также наличие или отсутствие у них криминального прошлого.