Уважаемая Зульфира Закировна! Всю жизнь я преклонялся перед русской женщиной.
О своих чувствах генерал сообщил также Берте Соломоновна из пятидесятой квартиры. Справедливости ради добавлю, что и Марию Никифоровну с третьего этажа он тоже не забыл.
***
Переезжал я из коммуналки в отдельную квартиру. Дело было муторное, отнявшее много нервов. На новом месте познакомился я с соседом по лестничной клетке. Столкнулись с ним в тамбуре, я нес какой-то мусор на помойку.
– Переезжаете, я смотрю?– спросил он.
– Да, ремонт вот небольшой затеял. Обои переклеить и прочее.
– Ремонт... Да, ремонт, конечно, надо.
Тут он помолчал, что-то вспоминая, и говорит:
– Вот и у нас на работе один тоже переезжал. И тоже ремонт затеял. Да так переволновался, что помер. Ну, здоровья вам, здоровья!
Не так!
Вспоминается один давний случай.
Я навещал в больнице своего дядю. Он был сердечник, лежал в кардиологии. Приезжаю, поднимаюсь на этаж, подхожу к палате. И тут палатная дверь распахивается, санитары – очень быстро – везут на каталке больного, а рядом, делая ему на ходу массаж сердца, семенит врач. Каталка пронеслась мимо, лица больного я не рассмотрел и с замиранием сердца вошел в палату.
Дядя, слава богу, сидел на своей кровати. Только был он еще бледнее обычного.
– Умывальник у нас засорился, сказали сестре-хозяйке, а та: сантехник только завтра будет, потерпите, ничего с вами не случится! А он,– тут дядя показал рукой на пустующую кровать,– полез под раковину. Мы и сказать ему ничего не успели. Хотел, наверное, развинтить, прочистить. А сам же после инфаркта. Ну и вот…
Дядя помолчал немного и закончил:
– Помереть мы тут все можем в любую секунду. Но не так же. Не так!
С тех пор прошло много лет. Но до сих пор, когда, например, разбивается самолет, потому что командир посадил за штурвал своего маленького сына... Или пьяный водитель сбивает пешехода... Ну или еще что-то в этом роде. И вот тогда вспоминается мне тихий дядин голос: «Но не так же. Не так!»
Того больного, конечно, не откачали. А дядя прожил еще года три. Сердце у него было плохое, врачи говорили родным: «Он идет к инфаркту, и ничего тут не изменишь». Спасти дядю могло бы шунтирование, но у нас тогда его еще не делали.
Театр моего детства
Мне было, наверное, лет пять, когда мама повела меня на «Синюю птицу» во МХАТ. Я и сейчас отчетливо помню какой-то волшебный желто-белый свет, заливающий сцену, и толстяка Хлеба, большим ножом отрезающего от себя краюху. И помню ощущение радости, чуда, которое длится и длится. А потом огорчение, даже горе, потому что понял - скоро это уже кончится! Кончится представление, исчезнет чудо. Это было первое, и поэтому, наверное, самое сильное театральное очарование.
А когда я учился в первом классе, случилось и первое разочарование. Наш класс повели в Дом культуры строителей, Он размещался рядом со школой, на Первой Парковой улице. Приехали артисты и показывали нам сказку, какую – уж не помню. А сидел я на крайнем левом месте в первом ряду, и кроме сцены видел и правую кулису. Увлеченный действием и одетыми в сказочные костюмы артистами, не сразу заметил я пожилую тетю в самой обычной клетчатой юбке и обычной же шерстяной кофте. Она стояла в кулисе, смотрела на сцену, дожидаясь, как я потом сообразил, нужного момента, а потом сложила ладони рупором и поставленным актерским голосом растяжно произнеслала:
– Весна-а-а! Мы ждё-ё-ё-м тебя!
Повернулась, да и ушла.
И тут же всё для меня пропало, в сказку я больше не верил. Оказывается, это было понарошку! Боже мой, какое разочарование!
Потом жизнь подарила мне много театральных впечатлений. Я видел Раневскую в «Странной миссис Сэвидж». Высоцкого в «Гамлете». Плятта и Любовь Орлову в «Милом лжеце». Видел много замечательных спектаклей и превосходных артистов. Приходилось, конечно, смотреть и неудачные, а то и просто плохие постановки. Но никогда не был я в театре так счастлив и так несчастлив, как в детстве.
Зимний день на заре новой жизни
Из дома я выходил затемно, на работе надо было быть к восьми. Метро – на расстоянии одной сигареты, потом втиснуться в вагон и до «Новокузнецкой». В вестибюле среди толпы часто возникало короткое завихрение. Это торговка, одна и та же, даже лицо ее помню, хоть прошло чуть ли не двадцать лет, зорко следя, не появился ли милиционер, доставала из сумки товар, обычно какие-нибудь газовые шарфики и платки. Вокруг собирались женщины, смотрели, щупали, покупали. Иногда кто-нибудь подозрительно спрашивал: