Турнемин лишь боялся, как бы страсть к подлецу, выдававшему себя за Керноа, не оказалась сильнее рассудка, сильнее гордости Жюдит. Тогда ей долго не удастся избавиться от наваждения, если удастся вообще. Теперь все зависело от того, насколько глубоко проник яд, и, если болезнь неизлечима, ни мира, ни согласия между ними не будет никогда: Жиль и Жюдит обречены прожить остаток жизни, отвернувшись друг от друга, в ненависти...
Как-то раз вечером, когда они были уже на полпути к цели, Розенна, начав, как обычно, без всяких предисловий, положила конец бесчисленным вопросам, на которые он не находил ответа. Она сама нашла его в кают-компании, где он заперся, чтобы изучить по картам очертания побережья Виргинии. Он вообще с самого отплытия часто погружался в премудрости навигационной науки, стараясь восполнить пробелы в знании морского дела.
- Я знаю, почему твоя жена отказывается тебя видеть, - сказала старуха.
Он поднял на нее глаза: кормилица выглядела спокойной и уверенной в себе, в танцующем свете свечей она походила на безмятежное домашнее божество - руки сложены на животе, большой белый фартук, на голове чепец из белого муслина, словно на седые волосы, стянутые на затылке в узел, опустилась бабочка. Однако лицо ее, в веселых морщинках, не улыбалось, и хорошо знавший свою няню Жиль различал в серо-голубых глазах старой женщины тревогу и печаль.
- Думаю, и мне это известно, - вздохнул Турнемин. - Она злится на меня за то, что я положил конец ее любовным приключениям, злится и ненавидит. Это естественно...
- Нет, у нее другая причина, тоже естественная, но другая: она тебя боится.
- Боится? Чем же я ее напугал? Что еще она там вообразила? Что я собираюсь выбросить ее за борт подальше от берега, чтобы отомстить за поруганную честь? Так я бы уже сто раз успел, да и вообще, если убивать, это надо было сделать полгода назад, теперь я успокоился, а хладнокровное убийство только погубит мою душу.
- Тут ты прав, но вдруг твой покой будет нарушен снова? Что, если ты не знаешь, как поругана твоя честь?
- Что ты имеешь в виду?
- Что жена твоя беременна, а это вряд ли тебя обрадует.
Повисло тяжелое молчание. Лицо Жиля оставалось бесстрастным, но карандаш в его пальцах переломился пополам. Он в раздражении отшвырнул обломки, нервным движением схватил свернутые в трубочку карты, скатившиеся со стола на пол от легкого крена судна, и, наконец, поднял на Розенну светлые глаза, сверкнувшие холодно, как лед под луной:
- Ты уверена?
- Верней не бывает: через семь месяцев госпожа де Турнемин произведет на свет ребенка, которому ты не отец.
Последние слова она произнесла с озлоблением, и Жиль понял, какие чувства обуревают старую женщину. Мало того, что супружеская неверность вызывала у нее отвращение, она еще тяжело переживала унижение своего мальчика - ведь она его вырастила и любила, как родного сына.
- Что будешь делать? - спросила Розенна, и в ее голосе зазвучали слезы.
Облокотившись на стол, Жиль принялся осторожно тереть глаза, почувствовав вдруг, как они устали, а потом на мгновение прикрыл их ладонями. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь плеском воды о борт корабля и легким поскрипыванием снастей.
- Не знаю, - сказал он и внезапно встал.
Сделал несколько шагов по каюте, заставленной шкафами с картами. - И, честно говоря, даже не представляю, что тут можно сделать.
- Другими словами, ты позволишь "этой" произвести на свет незаконнорожденного ублюдка? И дашь ему свое имя?
Жиля поразил свирепый тон кормилицы. Он посмотрел на нее с удивлением, словно видел впервые в жизни.
- Что за выражения? Сам-то я кто?
- Тут другое: господин де Турнемин не знал о твоем рождении. Ты дитя любви, а не супружеской измены. И отец твой, и мать были из порядочных бретонских семей. А в ее ребенке течет кровь сицилийского распутника. И ты не имеешь права давать ему имя, что завещал тебе, умирая, отец.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь давать ему свое имя? За кого ты меня принимаешь, за глупца?
- Нет, за влюбленного, то есть за человека, способного на любые безумства.
Жиль остановился у окошка, повернувшись спиной к старухе, и стал наблюдать, как вскипает на гребне черной волны белая пена.
- За влюбленного, говоришь? - вздохнул он наконец. - Когда-то я, и правда, был влюблен. Я любил Жюдит больше всего на свете. Возможно, потому, что это было первое большое чувство. А теперь... Сам не знаю. Красота ее пробуждает во мне желание, это верно.., но не любовь.
- Короче говоря, теперь ты в своих чувствах не уверен, - подвела итог Розенна и спокойно добавила:
- А потерял ты уверенность после того, как увидел Мадалену...
На этот раз Турнемин обернулся и взглянул на кормилицу с любопытством. Когда она рядом, от нее ничего не скроешь... Нет на свете глаз зорче, чем глаза материнской любви.
- И это тебе известно? - пробормотал он, несколько смутившись.
- Мне известно, как она тебя любит. Это же слепому ясно. А вот что ты к ней испытываешь, я не знала...
- Зато теперь знаешь.., но больше, прошу тебя, давай не будем об этом говорить. Тем более, что новая любовь никак не устраняет сложностей, что связаны с беременностью моей жены.
- Ты так считаешь?
От безмятежности Розенны не осталось и следа, так тихая летняя ночь разражается бурей.
- Если б в наше время женщина нарушила супружескую клятву, ее бы попросту утопили.
Никогда Турнемины не позволяли той, что обесчестила себя, производить на свет дитя греха... даже если ее оставляли в живых...
- Однако в округе было немало незаконных детей хозяина. Розенна! Розенна! Успокойся! Я тебя не узнаю. Бог мой, да ты советуешь мне утопить Жюдит!
- Куда уж тебе, - проворчала кормилица.
Гнев ее испарился: она легко впадала в ярость, но быстро отходила. Хотя лучшего выхода и не придумаешь. Кроме зла, эта женщина ничего тебе никогда не приносила. Пора ее остановить...
- А Божий гнев? Ты что, хочешь погубить мою бессмертную душу? Нет, Розенна, - он обнял еще крепкие плечи старухи, - мечтать о гибели ближнего своего - это на тебя совсем не похоже, и пообещай мне, что не будешь пытаться навредить Жюдит.., или ее будущему ребенку.
- Значит, ты позволишь ей родить?
- Еще не знаю. Дай подумать. Не прошло и десяти минут, как ты сообщила мне эту новость.., но только никогда я не стану покупать себе свободу ценой преступления.
- Делай, как знаешь, - стояла на своем Розенна. - Но не воображай, что я когда-нибудь возьму на руки дитя распутника.
- Я тебя и не прошу... Тем более, что время придет, и сердце подскажет тебе, как поступать.
- Что ты выдумываешь?
- Я же прекрасно знаю тебя, нянюшка: ты таешь от детской улыбки. И отлично понимаешь, что невинное дитя не отвечает за преступления родителей.
- Конечно, но ребенок может унаследовать их пороки и изъяны. Если хочешь подумать, думай, только не забывай, как важно это решение для твоего будущего и будущего всех, кто тебя окружает. Одного врага ты уже везешь на своем корабле, скоро их может стать двое, а где двое, там и заговор...
Этим громким предупреждением Розенна закончила свою речь и вышла, оставив Турнемина во власти невеселых дум. Он собирался стать основателем нового рода на берегах Роанока - необычный же будет род.
Внешне все выглядит вполне пристойно: офицер французской королевской гвардии, сражавшийся за независимость Америки, хочет обосноваться на новых землях с молодой женой, верными слугами.., и детьми. Но это только на первый взгляд... Стоит копнуть поглубже, и обнаружится, что благородные супруги один из которых незаконнорожденный, а другая - сестра убийц - почти ненавидят друг друга, а вышеназванные детишки отнюдь не состоят между собой в родстве - старший является сыном мужа и индейской принцессы, а младший отродье жены и сицилийского проходимца. Что же касается верных слуг, они и вправду безупречны, однако именно их прекрасную, чистую дочь страстно возжелал сей благородный королевский офицер, именно в нее он безнадежно влюбился. Нечего сказать, хороша семейка!.. Даже с налетом экзотики: самый верный из слуг Жиля - конюх Понго был прежде шаманом у индейцев онондага, Турнемин спас его из вод Делавэра и с тех пор они не расставались.