Будь проклята древняя война, которая принесла нам столько страданий!
Первый тост, как это положено, поднял отец. Он возвышался скалой над гостями, держа выточенный из дерева кубок с массивной ножкой.
– Друзья мои! Не все сегодня вернулись домой, пролив кровь на поле боя. Их смерть была лёгкой и красивой. Они жили как герои и умерли как герои, сражаясь! Господь призвал к себе лучших из нас. Так выпьем же за упокой их душ и за то, чтобы мы тоже достойно встретили свой последний час!
Речь отца задела во многих нужные струнки. Ещё секунду назад мы были толпой, но после этих слов превратились в единое целое. Люди вставали с мест, поднимали кубки и пили до дна за тех, кого больше с нами нет.
Немного погодя всё вернулось в прежнее русло. Теперь уже пили за победу, за то, что выжили, за тех, кто проявил себя. Тут и я попал под раздачу, когда выкрикнули моё имя. Отец притворно хмурился, но я видел, что он за меня рад, гордится отпрыском.
– Сегодня ястребок Нечай, показал, что он может сражаться не только в небе, – говорил дядька Аким. – Крошил кешайнов, как его батька, – он лукаво подмигнул отцу. – А предводителя в плен взял. Мой тост за Нечая! Честь и слава ему!
– Слава! – закричали с мест.
Я поднялся, чувствуя, что щёки становятся пунцовыми. Похвала дядьки Акима была приятна, но при таком скоплении народа я оробел.
– Ну, Нечай, скажи что-нибудь, – попросил дядька Аким.
Я низко поклонился.
– Спасибо вам, люди добрые! За слова ваши, за ласку… Постараюсь и впредь быть достойным общины.
И, понимая, что больше ничего путного не скажу, снова сел на лавку. Ох, непростое это испытание оказаться на виду у всех, даже если повод в высшей степени приятный. С меня семь потов сошло. Приятели, догадавшись о моих чувствах, пододвинули стопку со сбитнем, я махнул её не глядя. Ничего, сегодня можно. Скоро стемнеет, и полетов больше не предвидится.
Аппетит после выпитого разыгрался не на шутку. Я наложил в свою миску побольше вкусных кусков из разных блюд и стал набивать желудок.
– Что, на хвачик пробило, Нечай? – хихикнул кто-то из своих.
– Ещё как, – признался я. – Целого фенакодуса сожрал бы.
Тут моё внимание привлёк пробиравшийся к столу отца ополченец. Я узнал его – он был приставлен к порубу, в котором теперь держали пленного кешайна. Подойдя к отцу, ополченец что-то заговорил, но отсюда не было слышно, о чём речь. Я хотел придвинуться поближе, даже привстал, но дядька Аким тут же усадил меня обратно.
– Не вмешивайся, Нечай. Не твоего ума пока дело.
– Как скажешь, дядя Аким. – Я подчинился.
А вести, судя по нахмурившемуся лицу бати, были нерадостными. Таким суровым я его давненько не видел. Наверное, с того раза, когда меня в заложники брали, а это случилось пятнадцать лет назад. Что же за вести такие удалось узнать от кешайна?
Выслушав их, отец поднялся и зашагал в сторону темницы. Походка у него была стремительной, ополченцу пришлось бежать за ним вприпрыжку.
Тут и я не выдержал. Резво вскочил («Прости, дядя Аким, но так надо!») и припустил за отцом. На пути то и дело натыкался на подавальщиц, один раз чуть не опрокинул тётку вместе с подносом. Извинившись, побежал дальше. Но разве за отцом угонишься!
Его спина мелькнула в коридоре и исчезла, а мне преградил дорогу часовой. Им оказался злополучный Чубарь. Я был прав, ничего с ним не случилось, парень был в полном порядке, вот только злился на меня, как на тысячу нео.
– Куда прёшь?! – зло рявкнул он.
– Пусти, Чубарь! Я за отцом.
– Не велено, – покачал головой ополченец и выставил вперёд остриё меча.
– Чубарь, с ума не сходи. Пусти, по-хорошему…
– Сказано тебе – нельзя. Приказ такой. А будешь лезть, кишки выпущу. Не посмотрю, что ты у нас герой.
– Что, завидки берут?
– Дурак ты! Я своё ещё возьму. И тебя на следующем Кругу свалю. Ей-ей! Но пропустить не имею права. Понял?
– Ладно, – согласился я.
Не похоже, чтобы Чубарь соврал. Наверное, и впрямь получил приказ.
На пиру играла музыка. Маленький оркестрик старался вовсю. Мелодия будоражила кровь, ноги сами срывались в пляс. Я не заметил, как буквально был вытащен из-за стола, как попал в тесный круг названых братьев. Я смотрел на их радостные лица, заражался их безудержным весельем. Что-то дикое, первобытное снова пробуждалось во мне. И не было дела, что пир вполне мог быть последним и впереди нас ждала лишь война. Пожили относительно спокойно, так ведь покой не вечен и рано или поздно должен был завершиться хорошей дракой.