Взяв трубку, Сталин поговорил со Зверевым сурово и четко, сам себе удивляясь, какой у него твердый голос, будто никакой усталости и пустоты в голове после долгого рабочего дня. Закончив разговор, Хозяин отправился в Малую столовую ужинать, съел две паровые картофельные котлетки, яблочко, несколько виноградин, выпил стакан гранатового сока, а под конец еще попросил дежурную кастеляншу Матрену Бутусову принести стакан простокваши. Вспомнил, что вчера был день рождения Сетанки, а он ее забыл поздравить. Работа над книгой заслонила ему дочь. Сегодня надо позвонить и извиниться, поздравить, лучше поздно, чем никогда. Можно бы и винца выпить за ее здоровье, но сегодня почему-то никакого вина не хотелось. Он прилег здесь же на диване и стал читать разные материалы, необходимые для завтрашнего продолжения работы над книгой. Задремал. Проснулся в пять утра, вышел из Малой столовой, увидел сотрудника охраны Хрусталева.
— Мне ничего не надо. Я спать буду теперь, — сказал он ему. — Вы мне в ближайшее время не понадобитесь. Все можете спать.
Глава двадцать седьмая. Кремлевское кино
Эх ты, сад, Зимний сад, осиротел, бедный, не придет больше к тебе твой садовник! Не сядет в первом ряду на жесткое кресло в самой середине, не закурит трубочку, не нальет себе бокальчик винца, не станет внимательно смотреть на экран. Жесткое кресло поменяли на мягкое, поскольку седалище нового руководителя страны любит что помягче. Сам он больше похож на вороватого завхоза, чем на хозяина великого государства. Вот пришел, развалился, стряхнул с ног летние сандалии, ерзает, суетливо оглядывается по сторонам — вон сколько народу привалило, добавочных кресел пришлось еще принести столько же, сколько обычно стоит. Разумеется, Ворошилов явился, Буденный, Тимошенко, Василевский, Конев, Малиновский, Молотов, Маленков, Каганович, Микоян, Еременко, Берия. Пригласили и режиссеров, их целых шестеро — Александров, Герасимов, Чиаурели, Копалин, еще какие-то Сеткина и Свилкова.
Рядом с ними скромно присел Большаков. Был он, Иван Грозный, первым и единственным в истории министром кино, но, как только не стало великого Хозяина, на десятый аж-таки день после кончины главного зрителя, толстозадый Хрущев вообще эту уникальную должность отменил, перевел кино в ведомство Министерства культуры, тогда же и образованное. А вон и сам министр культуры — Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Прежде занимался торговлей и финансами, а теперь оказался самым культурным гражданином СССР, гляньте на него! Впрочем, Сталин к Пономаренко относился очень хорошо.
Хрущев осклабился и злобно рявкнул про кого-то:
— Да и хрен с ним! Семеро одного не ждут. Давайте начинать, чего валандаться!
Министр культуры пробежал к телефону, снял трубку, в будке киномеханика зазвонило.
— Слушаю.
— Механик, можете начинать.
Похороны И. В. Сталина. 9 марта 1953. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1684. Л. 13]
Вот так-то. Уже не Александр Сергеевич, не товарищ Ганьшин, а упрощен до обычного механика. Хорошо, что не подавальщик. А то еще можно было бы: «Человек! Кино давай!»
На экране под бой курантов на сиреневом фоне высветилось: «Великое прощание». Спасская башня, чем-то похожая на покойного сапожника Иосифа, особенно когда на циферблате двадцать минут девятого и стрелки как усы. Голос Левитана:
— Говорит Москва! От Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза…
На Красной площади мартовский снег. Над куполом Большого Кремлевского дворца приспущено красное знамя. Первая страница «Правды» с портретом любимого вождя в маршальской форме, и слеза невольно сверлит глаз.
— …пятого марта в девять часов пятьдесят минут вечера после тяжелой болезни скончался…
Какой тяжелой болезни? Еще бы сказали, после долгой и продолжительной! В конце февраля кино смотрел, веселый, винцо попивал, полный сил. Потом какая-то странная поломка «Симплекса», и его увезли чинить, а уже второго марта Александр Сергеевич звонил Большакову, что аппарат в исправности, можно возвращать на Ближнюю дачу, но Иван Григорьевич хмуро ответил: