А теперь я перехожу к любовной истории.
Кажется, что у мисс Поль есть кузен, во втором или третьем колене, который предлагал руку мисс Мэтти очень, очень давно.
Теперь этот кузен жил за четыре, или пять миль от Крэнфорда, в своем собственном имении; но его состояние было недовольно велико, чтоб доставить ему звание выше однодворца, или, скорее, от гордости, подражающей смирению, он отказался, как многие из его класса сделали это, стать в ряды сквайров (помещиков). Он не позволял себе называться Томасом Голбруком эсквайром; даже отсылал назад письма с этим адресом, говоря крэнфордской почтмейстерше, что его зовут мистер Томас Голбрук, однодворец. Он отвергал всякие домашние нововведения; хотел, чтоб дверь его дома была открыта летом и заперта зимой, без молотка и колокольчика, чтоб позвать слугу. Кулак или набалдашник трости служил ему вместо молотка и колокольчика, когда он находил дверь запертой. Он презирал всякую утонченность, которая не почерпала свои корни в человеколюбии. Если люди не были больны, он не видел необходимости смягчать свой голос, говорил местным наречием в совершенстве и постоянно употреблял его в разговоре; хотя мисс Поль, которая рассказала мне эти подробности, прибавила, что он читал вслух лучше и с большим чувством, нежели все те, кого она слышала, исключая покойного пастора.
– Как же это мисс Матильда не вышла за него? спросила я.
– Не знаю, кажется, ей порядочно хотелось; но, знаете, кузен Томас был недовольно порядочным джентльменом для пастора и мисс Дженкинс.
– Да ведь не им же надо было выходить за него, сказала я нетерпеливо.
– Нет; но они не хотели, чтоб мисс Мэтти вышла ниже своего звания. Вы знаете, она дочь пастора и как-то сродни сэру Петеру Арлею: мисс Дженкинс очень этим чванилась.
– Бедная мисс Мэтти! сказала я.
– Я не знаю ничего больше, кроме того, что он сделал предложение и ему отказали. Мисс Мэтти мог он не нравиться, а мисс Дженкинс, может быть, не сказала ни слова, это так только мое предположение.
– А с-тех-пор она его не видала никогда? спросила я.
– Нет не думаю. Видите, Уддлей, имение кузена Томаса, лежит на половине дороги между Крэнфордом и Миссельтоном; я знаю, что он производил распродажу в Миссельтоне вскоре после того, как сделал предложение мисс Мэтти, и не думаю, чтоб он был в Крэнфорде с-тех-пор больше двух раз. Однажды, когда я прогуливалась с мисс Мэтти по Большой Улице, она вдруг от меня отскочила и пошла по Графскому Переулку. Через несколько минут я встретила кузена Томаса.
– Каких он лет? спросила я после нескольких минут тайных соображений.
– Должен быть около семидесяти, как мне кажется, душенька, сказала мисс Поль, разрушив в прах мой воздушный замок.
Вскоре после того, во время моего продолжительного визига к мисс Матильде, мне случилось увидеть мистера Голбрука, увидеть тоже первую его встречу с предметом первой любви после тридцати или сорока лет разлуки. Я помогала решить, который из новых только что полученных мотков известного шелку будет лучше идти к платью муслин-де-лен, к которому нужно было сделать новое полотнище; когда высокий, худощавый, похожий на Дон-Кихота старик вошел в лавку и спросил шерстяные перчатки. Я никогда не видела прежде этого человека, которого наружность была довольно поразительна, и рассматривала его несколько внимательно между тем, как мисс Мэтги разговаривала с лавочником. На незнакомце был синий сюртук с медными пуговицами, серые панталоны и штиблеты; он барабанил пальцами по прилавку, ожидая своей очереди, и когда наконец произнес что-то на вопрос приказчика: «что прикажете подать вам, сэр?» я видела, как мисс Матильда вздрогнула и вдруг опустилась на стул; я тотчас угадала кто это. Она спросила что-то, что надо было принести из другой лавки.
– Мисс Дженкинс спрашивает черную тафту по два шиллинга и два пенса ярд…
Мистер Голбрук услыхал имя и в два шага перешел через всю лавку.
– Мэтти… мисс Матильда… мисс Дженкинс. Господи помилуй! Я вас не узнал бы. Как ваше здоровье? как ваше здоровье?
Он пожимал её руку с жаром, и доказывавшим его дружбу, повторял так часто как бы говоря сам с собою: «я бы вас не узнал!» что всякий сантиментальный роман, который мне вздумалось бы сочинить, совершенно опровергался этим обращением.