— Мы все встретимся в доме Отца! — Это Брендел уже прочитал с листа, покрытого стенографическими знаками. — Все, но мы позже всех в этом городе. Ты и я окажемся в доме Отца позже, чем все в этом городе, мы спасемся из этого ада!
Мок испугался, что графиня сошла с ума. Ее глаза, однако, были спокойны. Их взгляд был вдохновляющим и надежным. Перенесся он теперь на профессора. Стал решительным и утверждающим. Мок поддался также этому повелению, хотя в его сознании колотились назойливо две логических вопроса: почему другие умирают, а графиня и он сам могли бы жить? Почему к этим выжившим графиня не причислила профессора Брендла? Не спрашивал, однако, ни о чем, потому что думал, что глаза графини говорят: «Объясни ему все, Брендел!» Не ошибся.
— Я знаю ее рассуждения, капитан, — сказал профессор Брендел, послушный немому повелению.
— Она спасется, так как выполняет все условия, которые поставил Бог перед своими верующими в Нагорной Проповеди. Она нищая духом, это значит в ней есть имеет в себе детство божье. Вы знаете, что это значит, капитан?
— Не знаю, — выдавил Мок.
— Прошу потерпеть. Я вам все объясню. — Брендел уставился с удивлением в ясные глаза графини. — Графиня оценивает аксиологическим образом, как дитя. Он спрашивает родителей: «Он хороший или плохой?» Родители отвечают однозначно. Нет светотени. Отец не ответит: «Он немного хороший, немного плохой». Графиня просит Бога как Его дитя. А Бог отвечает через Библию. Это во-первых. — Брендел перевел дыхание и поднял палец вверх. — А во-вторых, откуда ребенок знает, что эпистемологическое преимущество заявления отца является правдой?
— Не знаю, откуда он знает, — вздохнул Мок. — Но у меня к вам просьба. Пощадите мой дрожащий мозг и говорите яснее.
— Хорошо, — улыбнулся Брендел дружески, как будто Мок был любознательным, но немного тупым студентом.
— А тогда откуда ребенок знает, что отец прав? Ответ прост: потому что ребенок доверяет своему отцу. Так и графиня. Она доверяет Богу. Таким образом нищая духом. Идем дальше. «Блаженны страдающие, ибо они утешатся». Графиня страдает — это ясно для каждого. Она считала Берту собственным ребенком. А вот несчастная девушка стала жертвой camificis horribilis, qui bis castris prae est[28]. Кроме того, этот camifex постоянно comitem nostram per torment acmciat[29]. Мстит за годы своей службы.
— Не понял, — сказал все более и более заинтригованный Мок. — Я не знаю слов camifex и tormentum.
— Camifex — это то же самое, что cruciator, кат, а tormentum — todolor corporisam datore factus[30]. — Брендел выглядел обеспокоенным охранницей, которая начала прислушиваться к их беседе.
— Пожалуйста, продолжайте, это очень интересно. — Мок даже оперся на локоть.
— А теперь дальше. «Блаженны кроткие». Графиня не говорит. Страшное страдания забрало ее голос. Еще одно благословение касается жаждущих праведности: «Блаженны те, кто алчет и жаждет праведности».
— Да, — прервал Мок профессора. — Что она алчет и жаждет праведности, это очевидно. Она дала мне maginem cruciatoris[31], чтобы мне всегда напоминало de necessitat eultionis[32].
— Говорить так, чтобы я понимала! — крикнула охранница. — Потому что иначе разгоню вас всех! Что это за заговор?
— Надо было учить, моя хорошая женщина, — сказал Брендел. — Кто не умеет по-латыни…
— Хорошо, хорошо, — прервал Мок и улыбнулся умиротворяюще охраннице.
Он знал, что дальнейшая часть речи Брендла звучит так: «должен пасти свиньи», и боялся, что это может рассердить «хорошую женщину».
— Уже будем говорить только по-немецки. Но я не могу гарантировать, что все слова будут госпоже известны.
— Мне тоже паскудно с рылом как цветная капуста, — сказала охранница, глядя на Мока. — И такой еще умничает тут.
Она села на кушетке и уставилась в Мока свои маленькие темные глаза, враждебная и сосредоточенная.
— Мы закончили на «жаждущих справедливости». — Брендел признал поведение охранницы за разрешение на продолжение лекции. — Далее «милосердные». Графиня выразила свое милосердие угнетенным, о чем вы, наверное, знаете.
— Конечно, знаю. — Мок напрасно пытался вспомнить другие благословения. — Шумно было о помощи, какую оказывала графиня беременным польском работницам из трудового лагерь в Бреслау — Бургцейде с Клаузевицштрассе. В своем имении устроила даже приют, в который принимала детей, которые там родились. Я помню, что читал об этом в статье, крайне враждебной к госпоже графине.
— Это было, наверное, после дела с ее мужем, — сказал Брендел. — Так ли, госпожа графиня?
Графиня кивнула головой и писала что-то лихорадочно. Она была прекрасна в своем беспамятстве запомнить. Мок почувствовал теплый прилив жалости, когда смотрел на ее руки, покрытые сухой, тонкой кожей.
Брендел бросил быстрый взгляд на таинственные записи, выглядящие как рукописные надписи из римских катакомб, и сказал:
— Да, да, конечно, госпожа графиня. Сейчас об этом скажу. Я согласен с вами, конечно.