«Принёс мне свою боль. Полюбоваться. Да?»
– Прости, – тихо сказал Алан, с силой переплетая пальцы, – я правда не знал, что тебя так накроет. Если бы знал, я бы не стал.
Я ему не верила – если бы он не хотел причинять мне боль, он бы не сделал многое из того, что с удовольствием сделал. Но я промолчала. Он тоже молчал, мы сидели в тишине так долго, что я заговорила первой, спросив то же самое, что он уже спрашивал у меня:
– Как ты?
– Очень плохо.
Прозвучало с раздражением, злостью, обидой и непониманием, я сразу же пожалела о том, что задала этот вопрос. Алан схватился за голову и прошептал дрожащим голосом, как будто его била лихорадка, до стука зубов и онемевших губ:
– Лея, мне очень, очень плохо. Я не понимаю, что со мной. Я без тебя еду крышей, а рядом с тобой веду себя как последняя сволочь, потому что мне постоянно мало, и я злюсь, и потом вижу, что делаю тебе больно, и злюсь ещё сильнее, потому что я не хочу быть сволочью для тебя, честно не хочу, но я это понимаю только тогда, когда уже поздно. Меня как будто несёт, и я не могу остановиться. Точнее, могу, но я понимаю это слишком поздно, когда уже сотворил очередную дурь. И это не конфликт сил, я знаю, – он поднял ладони, на этот раз не жестом неконфликтности, а как будто обречённо сдаваясь, – я ходил к врачу, он мне рассказал про этот конфликт, ты была права, он существует, но он преодолим, если напрячься. Просто я этого не сделал. Тогда, в поезде, всё было отлично, и потом ещё несколько раз, я понял, как это работает, и могу тебе это сейчас показать, без проблем. Проблема в том, что я не могу тебе гарантировать, что это решит все остальные проблемы. Понимаешь? – он посмотрел на меня каким-то совершенно не своим взглядом, бесконечно обречённым и испуганным, как дикий зверь, попавший в ловушку, и приползший с этой ловушкой к людям, ещё не зная, помогут они ему или добьют, но не имея выбора и заранее соглашаясь с любым результатом, лишь бы это мучение прекратилось. Мне было его жаль, но себя было жаль сильнее, и бросаться спасать того, кто может меня покалечить просто от страха, я не собиралась.
– Ты не сказал мне ничего нового, я это всё и так знала, и не раз тебе говорила. Зачем ты пришёл?
Он выпрямился, потёр лицо и сел ровно, попытался успокоиться и собраться. Показал два пальца и сказал:
– Две вещи. Первая и главная, – он указал пальцем на мою Печать, а потом на свою, решительно сказал: – Это навсегда. Я тебя предупреждал, и ты согласилась, и теперь это будет так, всегда.
– Я в курсе. Телефон, который никогда не звонит, я помню.
– Кстати, телефон, – он достал из кармана тот телефон, который дарил мне, и положил на стол, – ты забыла в отеле.
– Я оставила его специально.
Он с болью закрыл глаза и опустил голову, медленно глубоко вдыхая и ещё медленнее выдыхая, сказал предельно спокойно:
– Не хочешь – не пользуйся. Хочешь – выкинь, разбей, утопи в реке. Только убедись, что он не попал в чужие руки, там номера телефонов всех шишек Содружества. И карта с бесконечным кредитом, если ты помнишь ещё о ней.
– Мы расстались, я не должна больше ничего от тебя принимать.
– За учёбу ты как собираешься платить?
– Пусть тебя это не волнует, я справлюсь.
– Лея, чёрт... – он опять схватился за голову и прошептал: – Позволь мне тебе помочь, в качестве моральной компенсации хотя бы.
– Ты мне ничего не должен, в том числе, никакой моральной компенсации. Мы просто расстались и забыли друг о друге, всё, живи спокойно.
– Не могу, Лея! И не хочу.
– Это не зависит от твоего желания. Минута кончилась, – я начала вставать, Алан попытался поймать меня за руку, но я успела её убрать, пошла к двери, открыла её и остановилась рядом. Алан медленно встал, придвинул на место стул, остановился, опираясь на спинку. Я смотрела на него и ждала. Он тихо сказал:
– Я вообще не за этим пришёл.
– А за чем?
– Твоя птица, которую ты ищешь. Соловка. Её взяла себе комендантша-полуорк. Забери её быстрее, потому что она её неправильно кормит, если она будет продолжать, птица умрёт.
– Это всё?
– Да.
– Спасибо. Прощай, Алан, – я открыла дверь шире, он медленно подошёл ко мне и остановился рядом, я подняла голову, посмотрела в его глаза и увидела там что-то безумное, что-то родственное тому, что прямо сейчас рычало внутри меня, готовое броситься на Алана, сжать зубы и держать до смерти. Он медленно покачал головой и еле слышно сказал:
– Я не хотел, принцесса. Я хотел совсем не так, я хотел... чтобы нам было хорошо вместе.
«Я тоже хотела, Алан. Но мы оба не смогли. Прощай.»
Он опустил голову, потом указал на мою Печать, и на свою, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Это не конец, Лея. Я не знаю, что будет дальше, но что-то точно будет. Такие вещи не бывают просто так.
– Прощай, Алан.
– Это не конец.
Я промолчала и открыла дверь шире, он постоял рядом ещё немного, потом перешагнул порог и остановился. Я закрыла за ним дверь, вернулась за стол и ещё долго сидела молча, глядя перед собой и пытаясь решить, стоит ли забывать этот разговор. Решила, что пока не стоит.
***
Глава 73, жизнь после брака
На занятия я пошла как обычно, мир вообще совершенно не изменился, многие даже не знали о нашем расставании, это казалось нереальным – то, что вывернуло меня наизнанку, не повлияло на весь остальной мир совершенно никак.
Расписание пар было таким же, как на прошлой неделе, столовую всё ещё ремонтировали, Сари всё ещё носилась со своим эликсиром, я всё ещё переводила для неё книги. Моя жизнь встала на старые рельсы с такой лёгкостью, как будто никогда с них и не сходила, единственное, что изменилось – меня всё ещё сопровождали охранники, всегда и везде. Я не пользовалась каретой Алана и делала вид, что не замечаю всюду следующих за мной многочисленных брависов, но остальные их отлично видели, и делали выводы.
Документы о смене имени я в Академию предоставила, но в деканате сказали, что раз учёба оплачена на старое имя, то и в журналах пусть будет оно, а новое будем писать начиная с нового семестра. Трудовую пришлось завести новую, их у меня теперь было две, как паспортов, и в скорой меня все называли Леей эль'Тор, мне это нравилось, потому что помогало разделить учёбу и работу.
Работа оказалась достаточно тяжёлой и выматывающей, чтобы я спала после неё как убитая, и даже в нерабочие дни жила с ощущением, что если ноги ходят и руки могут держать ложку, то жизнь в целом удалась, и жаловаться грех. Я каждую смену видела чужую боль, страх и скорбь, Тёмный Вестник во мне купался в этой атмосфере, ощущая себя мрачным божеством царства мёртвых, которое каждую жалкую жизнь окидывает коротким взглядом и решает, забирать сейчас или попозже. Лечить мне особенно никого не давали, я выполняла функции третьей руки доктора, годной что-то придержать или подать, но не более, я и не рвалась, мне хватало наблюдения. Здесь всё делали совершенно не так, как нас учили.
Спустя какую-то неделю после отъезда родителей, я уже практически не помнила ни их лиц, ни голосов, ни их дома, ни своей жизни в этом доме – всё выцвело и стёрлось. Иногда из памяти всплывали яркие кадры, выдернутые на поверхность каким-то триггером из реальности, я могла бы потянуть за это воспоминание и вытащить его историю, но я не хотела, и всё исчезало. Я так забыла пансион, как только поступила в Академию Граней – мгновенно, как будто он был не особенно интересной чужой биографией, которую я прочитала случайно и сразу же выбросила из головы.
Наш брак с Аланом тоже казался далёким воспоминанием, как будто это случилось год назад, а не неделю с небольшим. Никто со мной об этом не говорил, ничто мне об этом не напоминало – карета Алана перестала таскаться за мной хвостом, Иссадоры исчезли из Верхнего, Никси на учёбу так и не вернулась. Я продолжала вести для неё самые подробные конспекты, ощущая себя с каждым днём всё более наивной идиоткой, но не желая сдаваться просто из принципа, из крохотной вероятности, что она однажды подойдёт и скажет: «Так ты вела для меня конспекты, как обещала?», и я смогу ей ответить: «Конечно, да, они у меня в общежитии, приходи, забирай», а не отводить глаза, неловко бормоча что-то о том, что «я думала» и «мне казалось». Мне много чего казалось, и думала я много всякого, но обещание есть обещание, и мне было не сложно потратить на его исполнение лишние полчаса в день. Я почти не верила в то, что это не зря, но пока держалась.