– Покажи мне всё, с самого начала. Я уже видел версию Лиона и ещё двух солдат, можно, я посмотрю твою?
Я нервно усмехнулась – можно подумать, ему так уж необходимо моё разрешение.
Он переплёл пальцы с ещё большей силой, сказал с бездной стыда и вины:
– Да, необходимо. Лея, я понимаю, что моё поведение тогда в Верхнем непростительно, и не надеюсь, что ты вдруг станешь настолько великодушна, что сможешь меня простить, но всё равно я должен сказать – прости, мне очень жаль, я вёл себя как демон. Я не хочу это повторять никогда больше, но мне нужна информация, которая у тебя есть, поэтому я прошу тебя, как мои глаза и руки, кем ты себя, всё-таки, какое счастье, уверенно называешь... И я тебе благодарен за это, потому что это позволяет мне не выглядеть в глазах своих подданных абсолютным неудачником, который на весь мир объявил о помолвке, а потом его жена от него уехала посреди ночи с маменькой и больше не вернулась... Чёрт, я не об этом хотел сказать. Ладно, – он с силой потёр лицо, резко выдохнул и опять заговорил спокойно: – Покажи мне, с чего всё началось. Только сама покажи, а то на тебе такое нагромождение заклинаний, что я не разберусь. Почему ты их не сняла до сих пор?
Я бы сама хотела это знать, у меня было достаточно времени, но за всё это время я не нашла места, где могла бы сесть, закрыть глаза и распутать этот кокон шелкопряда на своей ауре. Я неохотно призналась:
– Я не могу их просто снять, у меня это так не работает, я их осознанно разбираю, это требует времени.
– Хочешь, я сниму?
– Давай.
Я закрыла глаза, уходя в слабый поверхностный транс, было что-то бесстыдное в том, чтобы наблюдать со стороны, как кто-то другой делает мою работу, как будто Алан убирался в моей комнате, а я лежала на кровати и наблюдала. Он снял с моей ауры все каркасы, один за другим, но не развеивал, а просто убирал в сторону, я сама оценивала каждый и сама развеивала те, которые больше не должны были пригодиться. После очередного развеянного заклинания, я ощутила боль в плече и шее, наконец убеждаясь в том, что там действительно есть рана, а боли я не чувствовала потому, что на меня действовало обезболивающее заклинание, которое я строила для Алана, на мне оно тоже осталось. Я вернула его на место – я тоже не любила, когда мне больно, и вообще сомневалась, что хоть кто-то может это любить.
Когда Алан разобрал всё, я сняла заклинания для усиления зрения, мир тут же потух и выцвел, превратившись в непроглядную ночь, разбавленную только слабой лампой на потолке, она давала тусклый желтоватый свет, которого хватило бы на то, чтобы найти выход из палатки, но не более, в этой темноте стало странно легче. Я посмотрела на Алана, впервые подняв взгляд выше рук, он не надел галстук и не стал застёгивать рубашку, демонстрируя всему миру мою Печать на своей груди. Подняв взгляд выше, я увидела на его лице непреклонную упрямую гордость за эту Печать и эти незастёгнутые пуговицы, и ему было стыдно за эту гордость и эти пуговицы, но ничего менять он не собирался, потому что это было его право. Я знала, что так и есть. Это была ошибка, но мы её уже совершили, пути назад нет, мы теперь будем жить с этим всегда. Осталось только извлечь уроки, но мы пока ещё были не в состоянии.
– Лея?
Я опять посмотрела на него, он отвёл глаза и сказал предельно сухим и деловым тоном, по крайней мере, он пытался:
– Я знаю, что с тобой встречалась старшая женщина рода Золотой Берёзы, Сари сказала об этом Лиону, а он рассказал мне. Но подробностей она не знает. Что было на этой встрече?
– Сари в порядке?
– Да, у них с Лионом всё хорошо. Гораздо лучше, чем у нас с тобой, можешь за них не волноваться, – прозвучало с иронией, я нахмурилась:
– Что значит "у них с Лионом"?
– Они вместе, да, – с лёгким самодовольством улыбнулся Алан, – она станет членом нашей семьи, скоро.
– Откуда такая уверенность?
– Это было предсказано. Так о чём ты говорила с пророчицей?
Я молчала и вспоминала наш разговор – она сказала, что ей нужна моя помощь, без меня никак. Потом она сказала, что всё видит, но светофор не видит. Потом похвалила мои часы. Потом сказала, что он умрёт без меня.
Алан сидел напротив несомненно живой, и его кровь на песок проливаться не собиралась, особенно в канун Рождества, его тогда вообще здесь не было, и атака началась после полуночи, технически, это было уже двадцать пятое число, никакой не канун, канун прошёл дружно и весело.
– Пророчица меня обманула и использовала. Её целью было защитить свою Сарочку, плевать она хотела на меня, на тебя и на весь остальной мир. Она меня сюда отправила для того, чтобы я сработала «маяком» для тебя, ты сюда телепортировался и переломил ход боя. Если бы здесь не было меня, и следовательно, тебя, Сарочка могла бы пострадать.
– Хочешь сказать, ты не подозревала?
Я отвела глаза – этого я сказать не могла, я подозревала, я была почти уверена, что цель моего пребывания здесь вращается вокруг Сари, а не вокруг меня, Алана или крепости. Но я согласилась. Я продалась за пирожок, за запах чая, за улыбку Сари, за мизерную вероятность того, что помогу Алану сохранить пару капель крови, или крепость, или мир. Не важно. Я хотела помочь ему сохранить то, что важно для него, потому что для меня не было важно ничего, моя жизнь была потрясающе однотонной, разделённой на жив/мёртв, где я стояла на грани и играла со смертью в перетягивание пациента, не задумываясь о том, кто он вообще такой, мне было всё равно, я одинаково сражалась за всех, они все были для меня одинаковыми. Только Алан был особенным. Сари ещё, может быть. Когда-то Никси, ещё более когда-то – Кори, плюс ещё десяток друзей и просто приятных знакомых. Но они все были где-то ступенькой ниже, Алан возвышался над всеми, не из-за Печати, просто... Просто Алан. Есть Алан, а есть остальные.
Я прочистила горло и ровно сказала:
– Она назвала мне дату, канун Рождества. И ещё у Сари было видение, она увидела голодающую крепость, в которой даже воды нет, так что мы с ней стали копить «эликсир». Кстати, передай Кори и его «учителю», что они козлы, я их презираю. Их «эликсир» калечит пациентов, а любая критика замалчивается на уровне издательств. Пусть он своей медалью гвоздь себе в голову забьёт, инноватор грёбаный. Так вот, – я медленно глубоко вдохнула, неосознанно копируя Алана, и заметила, что он тихо смеётся, посмотрела на него удивлённо. Он сказал шёпотом:
– Я люблю тебя.
– Хватит.
– Я тебя люблю. Прямо сейчас.
– Алан...
– Принцесса, давай ещё раз, а?
– Нет.
– Почему? Было же клёво.
– Алан, я не знаю, кому было «клёво», и я не знаю, как ты умудряешься помнить «клёво» и не помнить всего остального. И если ты думаешь, что я в прошлый раз унизительного наплевательского отношения не наелась, то ты ошибаешься, мне хватило с головой.
Он помрачнел и опустил голову, сказал другим тоном, без следа веселья:
– Я учёл ошибки. И я работаю над ними.
– Это не ошибки, Алан, это врождённая несовместимость по всем фронтам, никто в ней не виноват, и никак её не исправить. Мне жаль, что у меня не хватило мудрости и силы это понять и остановить это раньше. Но теперь хватает. И я говорю тебе – остановись. Я ничего тебе не должна, и ты не должен, никаких ошибок, просто... прошлое. Забудь и живи дальше.
Он опустил голову ещё ниже, посидел молча, поднял руку и тронул Печать, посмотрел на свои пальцы, как будто там должен был остаться след, тихо спросил:
– А что написано у меня на груди, Лея?
Я молчала, но не потому, что не хотела говорить, а потому, что понятия не имела, как это сказать, у меня не было сил на то титаническое усилие, которого будет достаточно для трансформации этого в слова. Алан ждал очень долго, прикладывая очевидные и ощутимые усилия для того, чтобы просто ждать, но сил не хватало, он дышал всё чаще, наконец повторил с бездонной тяжёлой болью, как будто это незнание его душило:
– Лея, скажи мне. Это навсегда. Ты на мне это написала, я вижу это в зеркале каждый день, и все это видят, и задают вопросы, я могу отмалчиваться и отшучиваться, и заявлять всем, что это личное и это не их дело, но для себя я должен знать, что это значит. Живу с каким-то ребусом грёбаным на груди, как будто сам не могу прочитать своё имя в своих документах, и не могу понять, как меня зовут вообще. Что ты на мне написала? Нет, я помню, что ты писала, но что ты в это вкладывала, что это значит для тебя? И как я должен это понимать для себя?