— Ну и хрен с ним! — бросил Шибай. — Подождем хозяина.
Начинало темнеть, а Родиона не было.
Вернулся он поздно. Подошел к двери барака, дернул раз-два за скобку и удивился: сколько тут жил, а такого, чтобы дверь на ночь запирали, не видел. И подумал: хлопцы решили разыграть его. Но еще более удивило его — отсутствие света в половине барака: уж не случилось ли чего?.. Постоял немного и вдруг залился смехом. Ну, не дурак же он? Барак-то чужой!.. Перепутал… Вот что значит выпимши… Родион вообще не пил, никто не видел, чтобы он покупал хмельное, но сегодня, узнав из письма тещи, что жена вышла замуж, задумался. Сына Миколку жалко! Хватил с горя, сколько налили…
Постояв немного, он повернулся и увидел тополь. Кривой тополь, который лично садил, когда сюда вселялся. И как он мог ошибиться! Его это барак. Вон же и номер на стене — черной краской… И опять подумал, что хлопцы нацепили замок и выключили свет, чтобы посмеяться над ним. Нашли, сукины дети, над кем зубы скалить! И только тут заметил: вторая половина барака освещена. Как же это?.. Впрочем, все ясно, шутят. Дверь открылась, и он увидел Платона.
— Где ты так долго? — спросил тот.
— Сопляки! Над кем смеяться вздумали! Да я…
Платон стал объяснять ему: так, мол, и так, пришли плотники и мы — все сюда… Через недельку, глядишь, и катухи появятся…
— Что еще за катухи? — раскрыл рот Родион.
— Ну, комнатухи, по-твоему… Для семейных.
Увидев наконец перегородку, Родион насторожился:
— Сундучок там?
— Хотели перенести, да он же…
— Хотели, говоришь? — рассмеялся Родион. — Мое имущество не возьмешь. Оно недвижимо! Были такие, которые на заспор… Кишка тонка!
— Да ну тебя, с твоим имуществом!
— А ты не кипятись, не киспя… — залепетал возчик. — Не где-нибудь, у друга в гостях был. День ангела по-старому, как бы сказать, обычаю. Именины то есть… Эх, Миколку жалко! Жена к другому ушла… А сундучок, я сам…
Выйдя из барака, Родион вернулся:
— Замчище на двери с лапоть. Иде ключ?
— У коменданта, где ж еще! Как плотники ушли — закрыл. Доски там, известь.
Родион потоптался у перегородки, глянул в одну, в другую щель и, ничего не увидя, решил, что его «недвижимое» в полной сохранности. Примостился у дверей на чьей-то пустовавшей койке и быстро заснул.
Проснулся он на рассвете, почесал затылок: теперь можно и перетащить. Пока на работу — вполне успеет. Вот только ключ… Да можно и без ключа… гвоздиком. Уверенно вышел из барака, но тут же вернулся. Стал искать Глазырина; тот любой замок открывал. Куда он девался, Трошка?
— У кастелянши, где ж еще! — пояснил Климов. — Великое дело любовь!
Родион не любил Глазырина, вечно ссорился с ним, но теперь готов был упасть перед ним на колени: скоро на работу, а сундучок, в котором все богатство, там… Кто знает, что за люди эти плотники?.. А может, все же подождать коменданта? Но когда он придет? И поспешил в 39-й барак, где жила кастелянша. Трошки там не оказалось. Заторопился назад.
По тому, как он метался возле двери, можно было понять, волнуется. Да и как не волноваться — в сундучке деньги!.. Прибыв на стройку в двадцать девятом году, Родион с тех пор ни разу не ездил в отпуск, из вещей ничего не покупал, кроме еды, ни на что не тратился. Много лет ходил в одном и том же кожушке, на котором было сто заплат. Носил чиненые и перечиненные сапоги. Вдвое толще стало от заплат его белье.
Открыть замок помог слесарь Климов.
Метнулся Родион за печку и остолбенел: сундучка как не бывало. Хватаясь за голову, стонал, отчаянно ругался, грозился подать в суд, а на кого — и сам не знал.
В тот день он не пошел на работу, слонялся среди бараков, как чумной. Спрашивал, не видел ли кто вора. И людям было жалко его.
Из ночной смены вернулся Антонио, в руках у него было два письма. «Видите, — заулыбался он, — оба от нее. Любит она, Вела! Любит!» Вдруг остановился, увидя перегородку:
— Репарационе?..
— Комнаты для семейных, — пояснил кто-то.
— Очень хорошо! Велина едет… Скоро едет… У моей сестры в Париже она… Сестра Тереза там живет, хозяин богач… мука торгует.
— Тереза замужем за торговцем? — спросил Шибай.
— Стар он, торговец. Но сестру уважает — молодая, двадцать три года. Горничной она… Может, и плачет по ночам, а чтоб жаловаться, нет. Потому, всем обеспечена. На Западе — это счастье. Овдовев, старый богач не женится, находит красивую служанку, ну и подарки ей всякие… Ему семьдесят, а ей, бывает, семнадцать… Что поделаешь, у него деньги.
— Да, — сказал Платон, думая о другом. — Франция пока молчит, но кто может поручиться, что и там не заварится каша?