Выбрать главу

И хотя задел он слегка и Желватова, самый увесистый булыжник был брошен в Петю. После слов литератора Петя сжался, потому что не умел защищаться от ударов, нападок и оскорблений, чувствуя себя слишком большим и неуклюжим, слишком открытым всякому насилию. И стал похож на испуганного, провинившегося первоклассника. «Скорее бы домой, — думал он. — Спрятаться от всех!..» И отвернулся от Вострикова Григорий Александрович, с холодным вниманием уставившись на троицу спортсменов — Юрку Желватова, Витю Кольчатого и молчаливого Костю Телкова.

Разумеется, не сразу прекратился шум в классе: снова доставались спрятанные уже тетради, хлопали крышки парт, готовились ручки. Дольше всех бурчали, и довольно громко, Петя даже поражался, до чего громко, — Желватов и Кольчатый (по прозвищу Змей), знавшие, что раз они школьные спортсмены и любимцы Игоря Сергеевича, учителя физкультуры, то многое им позволено, чего бы другим с рук не сошло. Кольчатый, например, мог после урока обществоведения о социалистическом образе жизни, почти при учителе, как бы себе под нос, но так, что все слышали, ворчать, юродствуя языком: «Это, бля, все вранье. Что мы, ребенки, что ли? Повесили Володькин патрет и думают, что все прикроют им. Па-ду-ма-ешь, пра-ви-те-ли!.. Усатого на них нет! Распродают Расею мериканцам, себе хоромы мастерят, явреям каперативы строят. Гнать их отсюда. Как у себя расположились. Едут и пускай едут! Их квартеры себе приберем. У русского человека где на капе-ратив деньги? Вот в блочных склёпах и живем»? — «Повесить их, на куй, надо, — лениво возражал Желватов. — Не кера русскую землю засорять». Но никто не шил им политику и даже хулиганство. Знали все, что Игорь Сергеевич тоже патриот, а мальчики эти посылаются им на соревнования, где они борются за честь школы. За спортивность и патриотизм прощалось им почти все, даже плохая успеваемость. Правда, на уроках литературы вели они себя посмирнее. Поэтому и они стихли. Григорию Александровичу прекословить никто не решался. Стало слышно, как за окном бьется под ветром полуотвалившийся кусок жестяной кровли.

Григорий Александрович был сильный человек, с характером. Пете, как и почти всем, было известно, что настоящее его имя — Герц Ушерович, но в беседах на эту тему он н и к о г д а не участвовал. Слишком непростым было его отношение к литератору, да и другая причина имелась, о которой в классе никто не догадывался. В паспорте он писался: Петр Владленович Востриков, русский. Русским он был по матери — Ирине Петровне Востриковой, урожденной Кудрявцевой. Отца, Владлена Исааковича Вострикова, назвали Владленом в честь Владимира Ленина (на западный немножко манер, без отчества). Впрочем, это было в большевистско-революционных традициях семьи: так и полное имя Лины, Петиной двоюродной сестры, сцдевшей сейчас с Петиной больной бабушкой, звучало, как Ленина. Фамилия Востриков шла от бабушки, Розы Моисеевны. А она говорила, что у ее деда было прозвище Вострый, в какой-то момент ставшее фамилией, кажется, при переписи конца прошлого иска. Фамилии же Петиного деда, давно умершего, была Рабин. В школе никто не знал о Петиной родословной, и сам он, когда заходили такие разговоры о литераторе, испытывал неуверенность и чувство страха, избегал их, опасаясь, что и его раскроют. И его радовало, когда все сходились на том, что литератор больше похож на латыша, чем на еврея: сероглазый, хоть и кучерявый, но светловолосый, не картавит, грубоватый, решительный и спортивный, не трус и русскую литературу обожает Герц и в самом деле был влюблен в русскую литературу, жил ею, каждое слово Толстого или Достоевского, Некрасова или Маяковского казались ему святыней. «Единица — вздор, единица — ноль», — часто повторял он строку «поэта-трибуна», добавляя, что здесь поэт сумел выразить пафос русской культуры с ее стремлением к общинности и соборности. «Да Герц более русский, чем все остальные вместе взятые, — говорила Лиза. — Он и псевдоним взял не из страха, а чтоб с Россией до конца сродниться. Носится с этими русскими идеалами, как курица с яйцом. Теперь вот достал Флоренского и Ивана Ильина, читает, конспектирует. Они, кстати, тоже интеллигенцию недолюбливали. Да ну его совсем». Пете эти имена были неизвестны, а Лизины пояснения не вызывали желания узнать подробнее.