Она не хотела стать женой старика, пусть и генерал‑аншефа.
Как говаривала маменька: такие чудеса, что дыбом волоса. Жила Соня, горя не знала, а потом точно весь свет на неё ополчился. Уж что в ней взыграло, и не объяснить. Надо же такое придумать – сбежать во Францию! Никого в чужой стране не зная и никогда прежде за границей не бываючи.
Но, видно, не зря говорят: пришла беда – отворяй ворота. И во Франции не обрела княжна желанного покоя, и здесь стала попадать в переделки – на двадцать шестом году жизни судьба стала её на прочность испытывать.
Взять хотя бы случай, что привел её ко двору королевы Марии‑Антуанетты, где царили достаточно свободные нравы, и она едва не стала добычей королевского придворного, графа Жозефа Фуше. Привыкший к легкомысленным нравам Версаля, он и подумать не мог, что какая‑то женщина, пусть и русская княжна, окажет ему серьезное сопротивление.
Недаром Соня всё возвращается мыслями к той ночи. Он ворвался в её покои, словно пошёл на штурм, без предварительного ухаживания и даже без оповещения особы, которую возжелал, о своих, с позволения сказать, чувствах.
Иными словами, сидела княжна сиднем и не подозревала, что внутри неё, под слоем пепла традиций и представлений о долге и чести, прятался огонь, который едва не вырвался наружу… Именно!
В какой‑то момент под неистовыми ласками графа Фуше Соня чуть не решила: а что, если… К счастью, вдолбленные в её голову с детства понятия о женской чести в конце концов взяли верх.
Оправдала себя… Соня усмехнулась собственным воспоминаниям. Ну, и надолго её хватило? Через короткое время она забыла себя и все же уступила домогательствам мужчины. Одно утешение, что соотечественника…
В общем, когда её, утешая в горе, стал пылко обнимать Григорий Тредиаковский, она так же горячо откликнулась на его ласки и в конце концов потеряла то, что благонравным девицам следует сохранять, несмотря ни на какие мужские ласки. Природная страстность княжны просто получила наконец выход, как бы она себя потом за это поедом ни ела.
Смешно вспоминать о её первых интимных впечатлениях, сидя в этой оставленной хозяином сторожке, но вспоминалось. Наверное, потому, что с той ночи… ну, когда это произошло между нею и Григорием, она ещё ни разу надолго не оставалась одна и не могла вот так спокойно окинуть взглядом событие, после которого её жизнь и вовсе должна была бы перемениться. Ведь Соня превратилась в женщину, познавшую мужчину.
Надо сказать, что в тот злосчастный момент Софья изо всех сил старалась соучаствовать Григорию. Да, она поддалась… Но не скажешь, что влечению. Может, любопытству? Или решила, что, раз уж на то пошло, почему бы не попробовать пресловутый «запретный плод»? Раз уж ЭТО рано или поздно должно было произойти, то почему не с Тредиаковским, таким милым, симпатичным, даже авантажным. Уж он‑то всяко не старик, коему прочил Соню её братец. Погибнуть, так в объятиях молодого человека. Тем более хорошего происхождения.
Конечно, от этого не погибают, но пристрастие Сони к любовным романам сказывалось в ней таким образом, что временами она начинала не только говорить, но и мыслить, как романические героини.
Погибнуть не погибнуть, а с честью распрощаться, это уж точно. Хотя героини романов так и восклицали обычно:
– О боже, я погибла!
Не было рядом с Соней любимой матушки. Даже горничной Агриппины рядом с нею не оказалось.
Так что некому было остановить Софью в её несообразном с прежней жизнью и воспитанием поступке.
К тому же её обычно такой спокойный приятель Григорий свет Васильевич в момент точно обезумел.
Прямо‑таки накинулся на неё… Нет, он не насиловал её, но так целовал, так обнимал, что ей стало жалко после столь бурного проявления чувств не вознаградить его известной уступчивостью. Откликом, после которого он уже и в самом деле не мог остановиться.
А приняв такое решение, Соня добросовестно отозвалась на его ласки ещё и потому, что всегда считала: каждое дело надо делать добросовестно и доводить до конца. Вот и довела.
Григорий не догадывался, что горячность и страстность, вызванные ласками первого в её жизни мужчины, Софья существенно преувеличивала. Из сострадания. Он всё спрашивал:
– Хорошо ли тебе, голубушка?
Что на такие слова ответишь? Главное, что не плохо. Как‑то она сразу поняла, чего Григорий от неё ждёт. И постанывала, как ему хотелось. И содрогалась, когда он того ждал… И мысленно удивлялась, что именно это вызывает его особые восторги.
– Я и не подозревал, лебёдушка моя, что ты так чувственна!
Лебёдушка… Отчего‑то его слова Соню не умиляли, а скорее смешили. Она представляла себе лебедей, которых по весне любила кормить на пруду, их длинные шеи и крепкие клювы. Получалось, именно на образности её мышления романы не сказались.