— Если «поигрывают», то неплохо отношусь. Это заряжает позитивом и денежками. Это тоже опыт. Но если музычка забирает необходимое у музыки, тогда и отношение другое. Там ведь примитивная мелодика, топорная техника, надрыв на уровне слов, а не нот! Если заниматься преимущественно популярной музыкой, то техника и вкус теряются… А почему ты спрашиваешь?
— Меня пригласили в одну группу поиграть, и я не знаю, что делать…
— Пригласили в постоянный состав?
— Вроде нет…
— Ну, так поиграй! Что хоть они играют?
— Рок, ну типа психоделику…
— Ой, какие красивые слова! Играй, только вовремя выучивай основной материал.
Сразу после Гельдовича звоню Маю, прошусь к Лидочке на свидание.
Май опять встречает меня у ворот сам и опять платит за такси. Я попытался воспротивиться, но тот сказал, что пока я «сирота», он предоставит мне гуманитарную помощь. Опять ведет к себе в комнату и достает скрипку в красном шелке.
— Лидочка, привет! — шёпотом произношу я своей любимой, провожу носом по грифу. Но тут же замечаю, что Май закипает. Черт! Похоже на ревность! Продолжать нежности не стоит, мало ли что…
Достаю ноты с метками учителя, раскладываю на столике поверх всяких журналов, бокалов, бутылок. Но все равно низко, пюпитра у рокера нет. Становлюсь на коленки. Так легче…
— Может, кефира принести? — слышу я и краснею: блин, кефир – это моя домашняя репетиция в труселях, которую этот ублюдок наблюдал целый час!
— Обойдусь… А ты будешь тут, смотреть?
— Конечно! Ради этого всё и затевалось!
— Что затевалось?
— Репетируй давай, пытливый мышонок!
Май усаживается по-турецки на черный матрац. Он зритель. Блин, ничего не поделаешь. Ну и что! Буду с Григом общаться и с Лидочкой, а этот – лишняя мебель.
И я начинаю репетицию. Играю третью сонату сначала, что успел выучить. Спотыкаюсь, начинаю заново. Без смычка повторяю «пальцы», шёпотом считая ритм. Пропеваю нотки. Еще раз сначала до крещендо. Дальше новые фрагменты. Штудирую сложный пассаж, чтобы звук усиливался незаметно, довожу Лидочку до истерики, да и себя тоже. Кефир кислый, он приводит в чувство. Еще раз с пианиссимо до форте! Лучше! Соединяю пассажи. Перехожу к последним двум. Сбиваюсь! Пальцы устали держать четвертую октаву, но добью! Еще раз! И еще кефир! Опять без смычка, первая позиция, вторая, третья, четвертая. Ухожу в третью октаву, убираю флажолеты. Психую. Неужели басок ослаб, или это я халтурю! Еще кефира! Мычу ноты: си, си бемоль, си, ля, до… Играю еще раз. Лучше. Соединяю через портаменто. Почему Гельдович против? Скольжением же лучше, краше, выразительнее! Буду так! Разминаюсь через упражнение «соль-ре» на штрих спиккато. Это движение серединой смычка мне всегда давалось трудно, это легато кистью я свободно исполняю. Еще раз «соль-ре»! И снова фрагменты вместе. И раз: до, до, си бекар и-и-и тремоло на ля … Сбиваюсь. И вырывается:
— Бля-а-адь!
И слышу:
— Но кефира больше нет!
Сознание резко возвращается. Это Май? Что за кефир? Смотрю на него, вытаращив глаза:
— Кефир?
— Ты уже две бутылки выдул. Я не приготовился к таким объёмам!
До меня доходит, что кефир все-таки был. Май мне его подсунул во время занятия. И я выпил две бутылки?
— А сколько время? – спрашиваю я.
— Да уже вечер! — вдруг раздаётся чужой голос за спиной, я подскакиваю. Вижу немолодого, но красивого мужчину в сером джемпере. Кого-то он мне напоминает?
— Знакомься! — говорит Май. — Это мой отец, Герман Львович! Пааа.. что ты смущаешь Али? Послушал и иди уже к себе!
— Али? На араба не очень похож! Скорее на китайца в третьем поколении…
— Алексей Ли, - пискляво блею я, - а Али – сокращенно!
— Понятно! Вот у друга твоего музыка, а у тебя, олух, дрыгалка! — заявляет мужчина Маю и обращается ко мне: — Вы, юное дарование, не могли бы убедить моего сына прекратить музицировать и пойти в финэк учиться? А то, боюсь, удерет в культпросветучилище, укурыш!
— Па! Всё! Высказался и вниз! Там мама тебя ждет и в теа-а-атр! До свидания! — категорично прерывает мужчину Май и даже идет к нему и мягко выпроваживает из комнаты. Блин! Я лопух! Нужно было этому Герману Львовичу сказать, что его сын у меня скрипку украл и изнасиловать хочет! А я тупо промолчал, оглушенный Григом. Вздыхаю…
Май закрывает за отцом дверь и подпирает её собой.
— Может, достаточно учить? Сыграй что-нибудь просто… для меня… пожалуйста!
— Грига хочешь?
— Опять сонату для скрипки?
— Нееет, я банален. Пер Гюнт Соната № 2 песня Сольвейг!
— Играй…
Смычок… и …на открытом звуке интро! На первой октаве мелодия и в-в-верх… то-о-о-оненько, нежно. Это не плач, это грусть, переложенная на музыку, светлая тоска по уходящему времени, печаль от непрекращающейся разлуки… Что может быть лиричнее, нежнее? Я сам балдею! Знаю, что раскачиваюсь вслед за легато, как мачта при легком ветре. И потом легкая, оптимистичная вставка… И опять минор… Мелодия «восходит призрачно, восходит странно, она из снега, она из солнца»*. Вечная невеста — Сольвейг — звонко и в тоже время тихо поет колыбельную своей любви, любви без возраста, без надежды… И пианиссимо в третьей позиции… вниз… А брови вверх! Тишина.
Открываю глаза, а Май сидит на корточках, подпирая дверь, голову склонил так, что я не вижу лица, только волосы, как занавес, скрывают действие. Руки сжали колени. И опять белые костяшки. Может, он болен?
— Май! – и он снова вздрагивает. — Тебе плохо, что ли?
— Плохо, — он хрипит. — Отвернись!
— Может, таблетку? Воды? Кефира? Блин… я весь выпил…
— Отвернись, я сказал! – заорал он. Черт! Что за припадок? Только же был в хорошем настроении! Я отворачиваюсь, тупо гляжу на Мика Джаггера и показываю ему язык. Ощущение, что тот тоже делает мне рожу. Веселый старикашка! Ничего из роллингов не знаю, знаю только, что легенда, классика рока, современники «Битлз». Может, выучить какую-нибудь их песенку? Что там Май делает? А вдруг он наркотик принимает? И велел мне отвернуться…
— Май! Может, еще что-нибудь сыграть…
— Собачий вальс.
— Ты веселое что-то хочешь? Могу «Шутку», только не Баха, лучше Комаровского. Хочешь?
— Хочу.
— Мне Джаггеру играть или повернуться можно?
— Играй ему!
Блин! Нормально к публике задом стоять? Пусть даже публика — это один человек, и тот ублюдок. Играю «Шутку», но до конца не получается, так как чувствую запах курева, Май подошел к окну и закурил.
— Чего вдруг прекратил?
— Я не могу играть этой фотографии, а ты не слушаешь, а куришь.
— Я слушаю. Хочешь, брошу курить?
— Совсем?
— Ну ты и жук!
— Мышь же!
— Ладно, мышь… Хватить уже меня рвать. Есть хочешь?
— Нет. Хочу домой.
— Блин… Давай довезу тебя?
Я стою, обняв Лидочку обеими руками, прижав её к себе струнами, завиток на уровне носа. Не отдам! Уйду с ней! Я же вижу, она нравится Маю, он внимательно слушает её и слушается, у него чуткое восприятие звука, он её понимает. Май не сможет её покалечить! Не отдам и всё.
Май повернулся на меня, ощутив моё решительное упрямство, повисшее в паузе, застывшее в моём неответе. Какими-то красными глазами он удивленно посмотрел в меня, склонил голову, добродушия и след простыл.
— Положи скрипку на стол!
Я отрицательно мотаю головой.
— Али, не заставляй меня делать это…
Я опять мотаю.
— Али, если ты не положишь, то я…
Он наступает на меня и тянет к Лидочке руку. Не дам, уворачиваюсь, закрываю её спиной. Зажмуриваюсь, съеживаюсь. Мамочки, вдруг ударит?