Май в этот раз не скрывался за волосами и не отворачивался к окну. Но рот открыт и брови подняты. А еще рука в неестественном положении, застыла, поднятая, и удерживает пальцем мочку уха. После паузы Май шумно выдохнул. Не дышал, что ли?
— Хватит на сегодня репетиций!
— Я играл всего пятнадцать минут! — возмущаюсь я.
— Да, сегодня так!
— Блин, – я расстроено и бережно кладу Лидочку на стол. — Ладно, тогда я поеду домой, вызови мне такси, а то с тобой страшно ехать!
— Стоять! — выкрикивает Май. — Во-первых, никакого такси, я тебя увезу, ничего с тобой не случится! Во-вторых, расплачивайся!
— Ты так ужасно водишь, что я… Расплачиваться? — я сник и повесил голову, надежда удрать была глупой.
— Иди сюда! — приказывает он.
— К тебе?
— Не выёживайся только, ближе… ближе-е-е!
Когда я совсем близко к нему, он вдруг толкает меня, и я лечу спиной на пухлый чёрный матрац.
— Мне так больше нравится! – заявляет он и присаживается рядом, перекрывает мою грудь собой, прижимает и целует. Нет! Нет! Это мне не нравится! Его губы слишком командуют! Он гад! Язык слишком мокрый! Мне не нравится! Мне не нравится, когда так нежно! Мне не нравится, когда так нагло! Мне не нравится, когда так хорошо! Я просто потерплю. Дурацкие майские руки, куда вы лезете! Где вы шарите! М-м-м… мне не нравится! Боже! Урод! Мне… не нравится. Нет! Сопротивляйся! Надо рот закрыть. Надо стиснуть зубы! Ну и язык! Наглый, не трогай мой язычок! Зубами за мою губу? Она не вытянется? Мне не нравится… м-м-м… вот, гад! Это такой один поцелуй? От рта до уха? Наглец. Это уже пять, шесть, семь, восемь… ммм. А это тоже поцелуй? Волшебно! Блин, заныло всё, запорхало примитивной мелодией фуги в сплошную полифонию в низу живота. И пальцы его пиццикато выделывают под рубашкой… Делаю усилие, пробиваюсь сквозь туман и вялость:
— Всё! Хватит! Я заплатил! Остановись!
— Упрямая мышатина! — шепчет мне в губы. — Тебе же понравилось? Давай повторим!
— Нет! Не понравилось.
— Хи-хи-хи… Что же ты отвечал тогда?
— Я отвечал? Слазь с меня! Я вообще безответный.
— А у тебя сейчас глаза косят. Ты косой мышонок!
— А ты еще ближе пододвинь лицо, так вообще бедные мои глазки вывихнутся! Или ты их носярой своим выткнешь! Эй… Всё! Я же считаю! Это уже четырнадцать.
— Чего четырнадцать?
— Поцелуев! А требовался один!
— Наоборот, недостача! Пятнадцать минут репетиции, значит… — и опять присасывается к губам. Мне нравится! Черт! Придурок!
— Теперь всё? — спрашиваю я независимым тоном, что в моём положении под ним, конечно, смешно.
— От тебя пахнет кашкой на молочке!
— А от тебя куревом. Быстро слез!
— С ума сойти, он еще и распоряжается! — удивляется Май и, наконец, слазит. — Я честный и благородный. В последнее время… Поехали!
И мы поехали. Уже перед домом, когда я снял шлем, Май повелел:
— Мышь! Я тут глупость однажды тебе сказал… Не вздумай самостоятельными изысканиями заниматься! Сравнивать меня с кем-то! Просто поверь, что я целуюсь лучше других! Если узнаю, что с кем-нибудь лизался, даже с целью повышения квалификации, убью! Причём не Лидочку, а именно тебя!
— А ты не узнаешь! Я без свидетелей попробую…
— С плюшевым мишкой? Только он не выдаст твои мышачьи тайны. С ним разрешаю. Целуйся! И ещё… до концерта уже шестнадцать дней осталось.
И мне расхотелось шутить дальше. Потопал домой. Буду губы отмачивать в холодной воде, а то как губошлепка после того, как расплатился!
Комментарий к 8.
========== 9. ==========
На большой перемене в столовой (черт, опять рис с рыбной котлетой!) сзади появляется Май со своей порцией и громко говорит Пашке Криницину, который со мной рядом сидит:
— А ну-ка сгинь куда-нибудь!
Пашка вжал голову в позвоночник и испарился. Май занимает табуретку рядом:
— Опять рис не жрёшь?
— Не жру! Чего тебе?
— У тебя ведь сегодня нет репетиторства?
— Ну, нет.
— Сразу после шестого жду тебя на выходе.
— У нас есть седьмой урок — информатика.
— Не свисти! Это дополнительная, уйдешь. У нас сегодня магазинный день!
— Что, за кефиром пойдем?
— На кефир десяти минут хватит, а я тебя забираю совсем. Поедем за скрипкой.
Я прекратил хлеб жевать. Сижу в осадке. Он что-то с Лидочкой сделал? Зачем еще одна скрипка?
— Что ты вытаращился? Сам же сказал, что простая акустическая скрипка звучит только с классическими инструментами, а бас-гитара и барабан забивают её на концертах.
— Так это же на концертах! Запишем в студии, потом через усилок и корг вытягивайте звук, как хотите громко!
— А ты что не ешь? Вкусно же!
— Не виляй! Зачем скрипку покупать? Каприски хватит! Можно и Лидочку записать в студии, — последнее я выдавил из себя, поморщившись.
— Я тут подумал, что скоро у нас выступление в «Пели-кане». Покажем там «Небо»! И еще я хочу, чтобы ты сыграл проигрыш вместо меня в старенькой песенке, в «Туче».
— И?
— Мы не будем пока записывать, выйдешь на сцену! А для этого нужна электроскрипка.
— Нет. Исключено! – я психанул, он, видите ли, «подумал» и «хочет». Думатель! Даже разговаривать с ним об этом не буду! На сцену, в какой-нибудь скотский клуб, где все курят, пьют, щупают друг друга! Я? Никогда! Кидаю вилку в недопитый чай, хватаю тарелку с нетронутым рисом и, толкнув табуретку, иду к окошку с грязной посудой. Всё, поел! И позади рёв:
— Мышатина! Стоять!
Вся столовая замерла, но я продолжил шагать в сторону кухни. И вдруг те, кто стоял рядом, с воскликом шарахнулись от меня в сторону, удар в спину, и я лечу лицом в стопку подносов с грязными стаканами. А в руках тарелка и стакан, приземлиться на руки не могу! Пристаканиваюсь на поджатые руки, в собственный рис и носом в гранёное стекло, потом падаю на пол, а на меня ещё стаканы. Звон, лязг, визг, мат, боль! И лежу на жирном полу в жиже, чёрт, на лбу будет шишка — башкой ударился о стол и об пол, шею и руку поцарапал, в щеке колет. Но самое противное – это то, что я валяюсь весь такой красивый и униженный. Слышу, Никита орёет:
— Титеха, стой, они сами, не лезь! — это значит, что Тит бросился меня защищать, а ему не дают.
— Ва-а-ашу мать! Деев, чтоб отец стаканы купил! — это значит, что заведующая столовки рядом где-то, переживает.
— Скурихина, быстро в медпункт, зови Светлану Викторовну! — это значит, наш классный руководитель Петр Григорьевич на страже своих подопечных стоит.
— Али! Ты живОй? ПрОявисЯ! — это значит, что Тита так и не пускают к телу на полу.
— Все свалили от него! Он мой! Я сам! — это значит, что ублюдок меня сейчас добьёт?
Открываю глаза, а один почему-то открывается плохо, что-то липкое на веках. Май испуган. Вырывает у меня из рук стакан и тарелку, которую я так и держу, крепко прижав к животу. Берет руки за запястья, осматривает.
— Целы? Говори! Посгибай пальцы!
Я обеими руками показываю ему кукиши!
— Уфффф… Пронесло! — и чмокает меня в обе фиги, в выглядывающие большие пальцы. — Держись за меня!
Подхватывает меня под коленки и под лопатки, необыкновенно легко поднимает.
— Эй! Положи на место! Я сам смогу идти! — начинаю брыкаться я, но ублюдок подтряхивает и сильнее прижимает к себе:
— Хватит выёбываться! Это всегда заканчивается плохо для тебя! Умолкни! Ты весь в крови!
Май понёс раненую жертву в медпункт. Мне пришлось схватить его за шею, я рассудил, что это будет менее зрелищно, нежели я начну вырываться, выпадывать, пинать, а он будет материться и бить. Май шёл и бубнил: