Вообще-то для языческого менталитета, настоящего языческого менталитета, а не «новодела», созданного в последние годы по аналогии с аврамическими религиями, совершенно не свойственно миссионерство. Вера язычника – это вера в духов пращуров и родовые связи с тотемными существами. Это еще и самоидентификация. Племя, живущее у озера и занимающееся преимущественно рыболовством, имеет в своем пантеоне некий «дух озера», от которого они выводят свою генетическую «самость». Племя, живущее в лесу и занимающееся преимущественно охотой, выводит свой род, допустим, от медведя и этим-то прежде всего и отличается от «рыболовов». Завоевать – да, ты можешь завоевать других язычников и сделать их рабами, но НАВЯЗАТЬ (!!!) своих предков, фактически породниться с бывшим противником, с точки зрения язычника, даже не «кощунство», а просто несусветная глупость. Все равно что «назначить» китайца эскимосом. И сам победитель знает, что это не так, да и побежденный понимает, что он пусть и раб, но никак не эскимос. В этом одновременно и сила, и слабость язычества. Язычество, как правило, очень сильно в обороне. История Руси этому – лучшее подтверждение. Язычник стоит насмерть, не пуская «чужих» в свое священное сакральное место жительства, но как концепция для создания империи – язычество не выдерживает никакой конкуренции. Возможны союзы племен, даже прочные союзы, но только не единое политическое пространство с самодержцем во главе. Не то же ли самое произошло с американскими индейцами? Союзы племен не смогли противостоять молодой, еще не вполне оформленной, но нации, на тот момент вооруженной мощной идеологией – идеи Великой Французской революции + еще молодой протестантизм.
Возвращаясь к Владимиру, осмелюсь предположить, что все дело было ни в какой не в вере, а именно в том самом «единовластии». А в борьбе за власть все средства хороши. Надо было воссесть в Киеве – пригодились варяги, варягов «кинули» и попытались укрепить свою власть с помощью Византии. Вот только «кинуть» византийцев было потруднее. Митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» откровенно писал: «И не было ни одного противящегося благочестивому его [Владимира] повелению, а если кто и не с любовью, но со страхом принужден креститься, потому что благоверие его [Владимира] с властью сопряжено». Один из источников, включенных в «Историю» Татищева, так дополнил официальное повествование о крещении в Киеве: «Инии же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глухо затыкаюсче уши своя, уходили в пустыни и леса, да погибнут в зловерии их». ПВЛ сообщает закономерное следствие: «Сильно умножились разбои». Христианские епископы потребовали от князя принятия самых жестких мер: «Почему не казнишь разбойников»? (Логично предположить, что именно христианские священнослужители особенно страдали от вновь появившихся разбойников.) «Боюсь греха», – откликнулся князь с явной иронией. Следует учесть, что на языческой Руси смертной казни не было, существовали кровная месть и штраф (вира), требование епископов опиралось именно на христианское, византийское законодательство. Столь буквальное толкование «Не убий» епископов не устроило: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а не добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников». Через некоторое время епископы разобрались в ситуации: вира оказалась одним из главнейших источников княжеских доходов, десятая часть которых шла духовенству. Вира была восстановлена, и еще в XII веке церковники сами собирали ее в принадлежащих им селах (Грамота князя Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю, 1130). Корону на голове «восточных монархов» удержать удалось, но уже не так и далек был день, когда она зашаталась всерьез.
Новгород оказался крепким орешком и так просто Владимиру подчиняться отказался. Летопись описывает события так: «6499 (991). В Новгороде люди, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием, и какими бы угрозами или ласковыми словами их Добрыня ни увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней, и поставили их на мосту, как на настоящих своих врагов (выделено мной. – М. С.). Высший же над славянскими жрецами Богомил, который из-за своего красноречия был наречен Соловьем, запрещал людям покоряться. Мы же (вероятно, христианские проповедники, от имени которых ведется повествование. – М. С.) стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам и учили людей, как могли. (Заметим, что сами проповедники могли вполне пользоваться плодами «либерализма и демократии» новгородцев. – М. С.) Но гибнущим в нечестии слово крестное, которое апостол сказал, явилось безумием и обманом. И так мы пребывали два дня и крестили несколько сот людей. Тоща тысяцкий новгородский Угоняй ездил повсюду и кричал: «Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание». Народ же оной страны, рассвирепев, дом Добрыни разорил, имение разграбил, жену и родных его избил. (Значит, в Новгороде находилась фактически резиденция Добрыни. – М. С.) Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовив ладью и избрав от ростовцев 500 человек, ночью переправился выше города на ту сторону и вошел в город, и никто не остерегся, так как все видевшие их думали, что видят своих воинов. Он же, дойдя до двора Угоняя, его и других первых мужей тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же той страны, услышав про это, собрались до 5000, обступили Путяту, и была между ними злая сеча. Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить. (Оп-па! Значит, в Новгороде уже была мощная христианская колония со своим духовным центром? – М. С.) А на рассвете подоспел Добрыня с бывшими с ним воинами, и повелел он у берега некоторые дома поджечь, чем люди были весьма устрашены, и побежали они тушить огонь; и тотчас перестали сечь, и тоща первые мужи, придя к Добрыне, стали просить мира». «Владимиров Путята» может быть прочтено как «слуга Владимиров, Путята» (как Путята Владимирович прочтение сомнительное, поскольку предполагает иной порядок слов (Путята Владимиров), а в источнике однозначно читается как «Владимиров тысяцкий». Но по логике повествования, он скорее не киевлянин, а владимирец. И 500 ростовцев для владимирца как раз вполне законное воинское формирование. То есть имела место, вероятно, согласованная «интервенция» против Новгорода. И далее: «И так крестя, Путята шел к Киеву. (Опять? Интересно, по скольку раз были крещены русичи? – М. С.) Потому люди и поносят новгородцев, мол, их Путята крестил мечом, а Добрыня огнем».