— Что вы имеете в виду? — растерянно спросила Башира.
— Гонец из Топкапы сообщил, что наш повелитель собирается в Эдирне на охоту. А ночью ты отправишься в его покои, — калфа улыбалась, довольная своей задумкой. Благодаря её работе Махидевран стала госпожой и матерью шехзаде, а теперь ей хотелось помочь и этой француженке.
— Да что вы такое говорите! — иоаннитка на миг утратила контроль над собой и перешла на повышенный тон. Она паниковала: то, от чего она бежала из Стамбула, могло настигнуть её здесь. — Нельзя!
— Я знаю, чего ты боишься, однако твой страх напрасен: ты понравишься султану и он обязательно заберёт тебя с собой, а Махидевран Султан лишь обрадуется, что ты поможешь ему забыть славянскую ведьму Хюррем.
— Простите мою дерзость, но это невозможно.
Башира резко встала и направилась к выходу, и, к своему горю, заметила некое движение за дверью, а затем — быстрые отдаляющиеся шаги. Кто бы их не подслушал, эта информация поднимет бурю, даже если упомянут, что калфа сопротивлялась такому решению. Госпитальерка вспомнила тот день, когда Вивьен угрожала ей на корабле: эти заледеневшие ладони, крупная дрожь, нехватка кислорода. В ташлыке на неё никто не обратил внимание, все продолжали работать, перешёптываться, заниматься своими делами. В то же время она пыталась решить, как можно выкрутиться из этой беды, но ничего не приходило на ум, даже к стражникам нельзя было обратиться, поскольку в гарем им вход воспрещён.
Девушка ходила по дворцу и всё время оглядывалась, но её никто не преследовал. И лишь одно настораживало: абсолютная тишина вокруг.
Осмотрев обе стороны пустого коридора, Башира вошла в кладовку. Среди большого количества вещей было трудно отыскать нужный инструмент, особенно когда руки содрогаются от нервного напряжения. К ней приближались торопливые шаги, и, прежде чем двери закрылись, девушка увидела, как кто-то бросил в гору хлама пылающий свёрток ткани. Огонь молниеносно перешёл на иссохшие деревянные шкафы, ковры, ящики — всё, что находилось в этой комнате, было легковоспламеняемым. Стеной он окружил девушку с трёх сторон, и ей уже ничего не оставалось, кроме как пытаться высвободиться. Она звала на помощь, била дверь кулаками и толкала всем весом тела, покуда хватало сил, но удушающий дым с каждой секундой их убавлял. Вот и настигла её то бедствие, о котором предупреждал Якуб Эфенди. Но он также сказал, что это ещё не конец. И только теперь, когда даже подол её платья охватило пламя, она усомнилась в правоте прорицателя. Возможно, так Бог накажет её за все грехи.
— Помогите, — прошептала она напоследок, сползая вниз и закрывая лицо руками. Когда госпитальерка перестала кричать, устроившие поджог наложницы начали самодовольно смеяться. Все голоса были знакомыми, один — особенно. «Вы же сказали, что мы только напугаем её и оставим на ней ожоги, — испуганно вопила Кютай-хатун, — но мы её убили! Теперь не только к султану не попасть, но и головы мне не сносить!» — бывшая фаворитка начала плакать, но Мерием-хатун объяснила ей, что всё спишут на несчастный случай. «Даже если кто-то из нас тебя выдаст, в это не поверят, ведь все знают, как вы дружили» — продолжила успокаивать гречанку Дерья-хатун. На самом же деле они собирались перенести вину на Кютай, а свидетели просто всё бы подтвердили. Башира услышала достаточно, и вновь её разум провалился во тьму.
========== Полумесяц — Глава VII ==========
Пробуждение принесло вместе с собой невыносимые муки. Сжав зубы, калфа застонала, ведь кожу, глаза и лёгкие мигом охватили невыносимые ощущения, а голова изнемогала от ноющей боли. Всё это освежило в памяти день, когда Катрин-Антуанет д’Эсте обратили в рабство, как со всей силы ударили, бросив на пол и окатив ледяной водой. В тот момент, когда она пришла в себя, ей было очень больно и плохо, но даже близко не так, как сейчас, спустя два года.
Помутнённое зрение не помешало распознать, кто стоял у койки пострадавшей в пожаре: Умут-калфа, преодолев свой недуг, пришла к Башире сразу, как ей доложили о случившемся. Увидев, что её подопечная пришла в себя, она спешно подбежала и склонилась над ней. За спиной главной смотрительницы гарема стояли жадные до зрелищ и сплетен наложницы. Они выглядели обеспокоенными и сочувствующими, но это было не больше, чем личина, за которой скрывались злорадство и удовлетворение чужими страданиями. И лишь одна рабыня была искренней в своих переживаниях: по щекам Кютай-хатун лились слёзы ужаса, но её жертва выжила, а, значит, её проступок может остаться безнаказанным. Иоаннитка взглянула на неё своими воспалёнными красными глазами, и под тяжестью взгляда калфы бывшая наложница опустила голову вниз. Девушки, стоявшие позади, вставали на цыпочки, чтобы увидеть ожоги на коже смотрительницы, но их было не так и много: ага вовремя подоспел на помощь госпитальерке и вынес её из горящей комнаты на руках. Но за спасение она была благодарна и амулету, который сохранил ей жизнь в том страшном пожаре и защитил от ещё больших травм.
— Выйдите все! — приказала унгер-калфа, и наложницам пришлось подчиниться. — Расскажи, как это произошло.
Башира устало вздохнула, но воссоздание в памяти того дня и охватившая её ненависть придали девушке сил говорить. Она умолчала лишь о голосах, которые услышала перед потерей сознания, чтобы хорошо во всём разобраться самой.
Оставшись в лазарете одна, ей с трудом удалось встать с кровати и подойти к зеркалу, принесённому стражниками из её покоев по приказу Умут-калфы, чтобы подтвердить её слова: «Они не хотели, чтобы ты попала в султанский рай, решили тебя изуродовать, но поверь: твоя стойкость в этой беде лишь добавила тебе красоты. Аллах сохранил тебя, когда другой бы сгорел дотла, а значит в этом есть смысл. Он взглянет в твой ангельский лик, проведёт рукой по этим волосам, и не сможет оставить врагов этой красавицы безнаказанными. Иншалла ты залечишь раны и отправишься к повелителю». Старшая смотрительница гарема думала, что успокаивает девушку, но она лишь вселяла в неё ещё больший ужас.
Госпитальерка рассматривала своё отражение: её так и оставили одетой в то голубое платье, которое теперь превратилось в обгоревшие лохмотья, обнажавшие покрытые ожогами ноги. Двигать руками было сложнее всего: от плеч до кончиков пальцев покрытые мелкими волдырями, они почти полностью спасли грудь, шею и лицо. Лишь правая щека была обагрена небольшой, но болезненной раной. Она посмотрела себе в глаза, и не увидела во взгляде ничего, кроме беспощадности. Война — значит война.
За окном опять шёл снег. Калфа лежала в постели и тоскливо смотрела в заснеженную даль. Холодный белый цвет, заполонивший всё вокруг, раздражал глаза, а холод не давал заснуть. Казалось, эта зима бесконечна, и смотрительница гарема искренне сомневалась, что она доживёт до весны. Не было к этому ни физических, ни моральных сил, лишь слабость, ненависть, беззащитность и одиночество в своей беде.
Среди ночи Башира проснулась от резкой боли. Открыв глаза, она увидела Якуба, державшего её за руку и наносившего на ожоги лекарство, приятно пахнущее хвоей. Он увидел, что она уже не спит, но не остановился, продолжая исполнять свой врачевательский труд. Сердце девушки наполнилось теплом от такой заботы, но она смутилась от того, что ей довелось предстать перед звездочётом в таком виде. Робко она бросила взгляд на его освещённое луной лицо: нахмуренные брови и сжатые тонкие губы, обрамлённые густой тёмной бородой отражали его сосредоточенность и осторожность, с которой он наносил мазь на тонкую болезненную кожу, и лишь во взгляде читалось какое-то раскаяние, тоска. Калфе захотелось спросить, почему прорицатель в таком мрачном расположении духа, но тут он заговорил с ней сам:
— Прости меня, что я не смог тебе помочь, не увидел всего, — Якуб говорил совсем тихо, чтобы не выдать своего присутствия, и его голос дрожал. Светлые глаза мужчины заблестели в лунном свете. Это даже напугало девушку, но она тут же через силу улыбнулась колдуну, обратив на него благодарный взгляд.