— Это всё вы: ваши умения и великодушие. Вам и только вам я обязана жизнью, и, если бы я знала, как я могу вас отблагодарить, то сделала бы это непременно.
— Просто приходи почаще, — лаконично ответил ясновидящий.
— Эфенди, я обеспокоена и другим вопросом, — на следующий день Башира так же сидела перед Якубом, сегодня она выглядела особенно задумчивой. — Меня разделили с очень дорогим человеком… Я давно его не видела, и даже не знаю, что с ним. Вы сумеете дать ответ? — ханым внимательно смотрела на прорицателя, уже заранее предчувствуя неладное. Звездочёт зажмурился и склонил голову, сжимая пальцами виски.
— Вижу… Тёмную воду… Глубинный гул, ил… — едва слышно шептал Якуб. Госпитальерка внимательно слушала, ей не терпелось расспросить больше, но она не смела перебивать. — В мешке, набитом камнями, утопленник, — на глазах девушки заблестели слёзы, но она спешно их утёрла, мужаясь услышать более страшные пророчества. — Насильственная, мучительная смерть… — мужчина говорил громче, он словно проникал в душу этого человека, переживая его страдания. — О, несчастная девушка, перед смертью она испытала боль куда страшнее, чем сама казнь. Эта боль раздирала её сердце и душу, да так, что она уже была мертва изнутри.
Башира закрыла лицо руками и тихо заплакала, отвернувшись, чтобы звездочёт этого не заметил, и лишь вздрагивающие плечи выдали её переживания. Не то, чтобы ей было так жаль подругу — госпитальерка представила, что на её месте могла бы оказаться она сама. Якуб пробудился от медитации и виновато посмотрел на девушку: ему всегда было печально смотреть в глаза тем, кто просил его поведать правду, но не был готов её принять, а теперь — особенно. Он робко притянул ханым к себе, чтобы утешить, следя за её реакцией. Она ответила на объятия и склонила голову к его груди, уткнувшись лицом в колючую шерстяную рубашку, и вмиг все страхи и тревоги отступили, на душе стало так хорошо и спокойно, как ещё никогда до этого не было. Звездочёт одной рукой гладил её золотистые волосы, пропуская между пальцев завитые пряди, другой — крепче прижимал к себе. Башира слушала частое сердцебиение мужчины, глубокое дыхание, вдыхала его запах. В этот момент она ощутила такое наслаждение, с которым ничего в этом мире не могла бы сравнить.
За двери в ту ночь ханым вышла, едва способная дышать. Девушка остановилась на миг, чтобы перевести дыхание, и её уста изогнулись в улыбке, а голос разума пел победный гимн. Чем чаще она приходила и чем богаче получала дары свыше, тем сильнее хотелось ещё. Удовлетворение быстро сменялось нехваткой. Ещё вчера она слабо верила в успех, а теперь же поняла, что едва способна это всё выдержать.
*
В сиянии полуденного солнца мистический шлейф колдуна словно рассеивался, лучи пробивались меж прядей тёмных волос Якуба, очерчивали его профиль, отражались от бусин ониксовых чёток, добавляя его образу светоносности, и госпитальерка видела перед собой почти обычного мужчину, который в этот самый момент наговаривал на свёрток заговор по устранению конкурента того торговца, что щедро осыпал его золотом. Занятый добычей своего хлеба, он то и дело посматривал, что делает девушка: она рассматривала склянки с разными травами, ссохшимися ягодами, зёрнами, камешками, порошками. Рукой, для безопасности, она подгоняла к себе аромат каждого вещества, и ставила на место. Раскрыв полотняный мешочек, Башира бросила короткий взгляд на прорицателя, чтобы убедиться, что он всё ещё занят, но мужчина оставил прежнее дело и наблюдал за ней. Игриво улыбнувшись, она заключила:
— Глицирриза глябра, — констатировала она. — Всегда любила вкус и запах её отвара.
— Меян, — поспорил с ней целитель.
— Не знаю, как зовут её османы, в наших краях издавна так именовали эту траву, — ей не понравилось сомнение в её знании лекарственных растений.
— Что ж, и какие ещё ты можешь узнать?
— Я их всегда различу по запаху, даже с закрытыми глазами, — гордо заявила госпитальерка, ожидая проверки такого смелого заявления. Звездочёт задумчиво смотрел на огромное количество разных сосудов и мешочков, и, взяв один из них, подписанный чернилами по ткани, раскрыл его и поднёс к лицу девушки.
— Леонурус, — недолго подумав ответила она.
— Ну, ты же прочитала надпись! — мужчина усомнился в честности испытания.
— Я так и не научилась быстро читать по-турецки! Просто бы не успела! — обиженно ответила Башира. — Если не верите, закройте мне глаза, — она нашла выход. Якуб вошёл в раж и согласился с условиями иоаннитки. Эфенди сел сзади, и своей шелковистой ладонью закрыл обзор девушке, а другой рукой он с трудом снял крышку с маленькой банки, наполненной мелкими белыми камешками. — Это — ладан, слишком просто: в наших храмах всегда им пахнет, и этот запах узнает любой католик, — ясновидящий не прекращал проверку, и давал новые и новые зелья. — Мелисса… Да что ж вы так меня недооцениваете, это базовое растение для травника! — В тот же миг ей подали стеклянную капсулу с чем-то знакомым, но узнаваемым не сразу. — Гиперикум, — наконец, вспомнила она. — А от ваших рук пахнет сандалом, мускусом и миррой.
— Верно, — колдун убрал руку с глаз Баширы и сел напротив неё. — Откуда такие познания?
— Я всегда мечтала стать ризотомом. Но мне моя семья единогласно заявляла, что это неподобающее женщине занятие, которое отвлекает её от истинного предназначения, — раздражённо девушка закатила глаза, вспомнив постоянные нравоучения. — Но я утверждала им, что в нашем роду были врачи, в том числе и девушка. С детства я слышала легенду о ней — как её хотели силой выдать замуж за одного богатого, но совершенно непривлекательного ей феодала. Тогда она прикинулась больной смертельной и очень заразной болезнью. Её отвели к лекарше, и она подтвердила — держаться от девушки нужно как можно дальше. Женщина была мудра и сразу всё поняла, пусть к ней и привели совершенно здорового человека. Она обучила её всему, что умела, да так, что умения моей прародительницы оказались уместны при дворе. Я напоминала моим родителям об этой врачевательнице, но они говорили, что это всё глупости и сказки, а даже если правда — эта женщина не знала счастья и не дожила даже до тридцати.
— Чего же сразу неправда? В моём роду так же была великая лекарша, жившая в Палестине, с которой даже учёные мужи вступали в полемику и каждый раз проигрывали. Они завидовали ей, называли ведьмой, угрожали и распускали самые разные слухи, но это никак не омрачало её блестящую репутацию. Мои родители так же были против этого занятия, называли грешником, попрекали, ссылаясь на Коран, но я не мог переступить своё призвание. Ты тоже ушла в свой орден, чтобы заниматься медициной?
— Нет, что вы. Я не выношу вида крови, даже мыслить об этом страшно. Так же, как и та лекарша времён крестовых походов, я сбежала от всех этих «надо», которые мне навязывали, и, поскольку меня в детстве как могли отвлекали от мира живой и неживой природы занятиями иностранными языками, литературой и грамоте, я стала писарем у главы Ордена.
Якуб Эфенди сосредоточился на какой-то своей мысли, и отрешённо смотрел на скользящие между пальцев бусины чёток. Башира не сомневалась: интуиция что-то подсказывала прорицателю, и он задумался об этом.
— Тебе бы следовало хоть как-то дать о себе знать тому, кто тебя ждёт, — как бы невзначай промолвил он осторожные, но позволяющие добыть интересующую его информацию слова.