— Пришли, — констатировал мужчина, и Башира наконец подняла голову вверх. Прорицатель с широкой усмешкой наблюдал за тем, как госпитальерка переменилась в лице. Она бессознательно высвободила похолодевшую руку и прижала ладонь к устам. Широко раскрытые серо-голубые глаза защипало от слёз, а вскинутые брови отражали всю гамму эмоций от удивления, радости до ужаса и недоверия собственным органам чувств. Именно это испытываешь, когда получаешь то, о чём так мечтал и уже отчаялся получить. Нечто подобное её недавно заставил пережить Якуб, когда сделал шаг навстречу и проявил ответную симпатию, однако это же чувство теперь было смешано с невыносимой болью и воинственной эйфорией. Нетвёрдым шагом она преодолела каменные ворота, не отводя завороженного взгляда от гигантского красного здания католического храма. Над массивной дубовой дверью была изображена Дева Мария, а её добрый милосердный взгляд совсем не изменился с тех пор, когда госпитальеры ещё правили родосскими землями…
Эфенди остался за высокой оградой, не собираясь и шага сделать на территорию костёла, а Башира решительно направлялась ко входу в дом Господний. Дрожащими пальцами иоаннитка сжала дверную ручку и осторожно потянула на себя, изо всех сил сдерживая слёзы, но в тот момент, когда она ощутила такой родной и почти забытый запах ладана и розы, эмоции вырвались из своей клетки. Преклонив колено, девушка закрыла глаза руками и заплакала, лишь сила воли заставила её встать и перекреститься.
— Ханым Эфенди, могу я вам чем-то помочь? — из-за деамбулатория вышел встревоженный неожиданным визитом священник, и по-турецки, с заметным акцентом, обратился к вошедшей.
— Здравствуйте, отец, — на латыни начала Катрин, открывая лицо. — Можете. Я — сестра Ордена Святого Иоанна, захваченная турками в рабство. В любой момент я готова отдать жизнь за веру, но я не могла бы умереть, не посетив вновь святую Мессу и не причастившись, — её лицо сияло религиозным воодушевлением, а когда она перевела взгляд от пожилого священника к ровным рядам дубовых скамей, точно таких же, как и на Родосе, пред ней будто наяву предстали те далёкие и дорогие люди, к которым так хотелось вернуться. — Слава Богу, мне было послана такая благодать.
— Ты прибыла из Родоса, дочь моя? — монах внимательно смотрел на собеседницу, ответившую кивком на вопрос. — Тяжела учесть наших братьев. На правление Его Преосвященнейшего Высочества Филиппа де Вилье де л’Иль-Адама, — это имя заставило сердце в груди девушки неистово биться, — выпали трудные испытания, но даже самому сильному воину не защититься от вонзённого в спину кинжала. Однако я не знал о судьбе сестёр Ордена.
— Меня одну среди монахинь захватили в рабство, остальных убили. Но я с Божьей помощью смогу защитить себя и сбросить ярмо, сбежав к сюзерену, пусть Господь пошлёт ему долгих лет жизни.
— Желаешь ли ты исповедаться?
— Несомненно, моим грехам нет счёта, — без промедления проговорила ханым, однако уже в исповедальне она поняла, что не может искренне покаяться в содеянном. Ни в убийстве четверых девушек, ни в том чувстве, что разгоралось с каждым днём всё сильнее. Башира ни о чём не жалела. Будь на то надобность, она бы совершила всё это снова.
Забыв закрыть влажное от слёз лицо, вдыхая свежий воздух, девушка не шла, а словно летела на незримых крыльях, а солнце, освещая всё вокруг, вселяло радость и спокойствие. Госпитальерка коснулась спины Якуба, и он повернулся. Каждый день османского рабства она молила Бога об этой возможности, но этот бесценный дар ей преподнёс простой мусульманин, один из тех, кому ещё пару лет назад она велела резать горло без разбора. Радуясь, что сделал приятное своей гостье, он улыбался девушке в ответ, и рукой утёр слёзы и следы сурьмы на её лице. Башира склонилась к ладони турка румяной щекой и не отводила от него счастливого взгляда.
— Спасибо вам, — всё, что в этом состоянии она смогла проговорить. Мужчина сжал девушку в крепких объятиях и гладил по голове через плотную ткань хиджаба. Она бы совершала этот грех вновь и вновь, пусть даже за эти чувства её будет ждать ад.
*
Башира Ханым и Юсуф Эфенди сидели перед широким подносом, но не говорили ни слова, даже не смотрели в сторону друг друга. Тишину нарушил хлопок входной двери. Башира украдкой начала прихорашиваться, а когда прорицатель вошёл, она приветственно встала. Из-под полы плаща мужчина достал мешочек, плотно набитый золотыми монетами, и бросил брату.
— Династии опять понадобилась моя помощь, — пояснил он свою недюжинную прибыль.
— Ты опять взялся за старое? — от возмущения Юсуф оставил пересчёт их общих денег, и обратил на него сердитые глаза. — Мало того, что тебя выгнали из дворца, так ты снова ищешь неприятности? Аллах мне свидетель, это не к добру!
Ханым лишь молча слушала, огорчённая, что не может высказать своё мнение, но в то же время радуясь, что оно совпадает с Юсуфом, и лелея надежду, что звездочёт послушает брата, но в его взгляде читалась лишь неумолимая беспечность. Якубу далеко не впервой было выслушивать его нравоучения, и он лишь с лёгкой полуулыбкой присоединился к трапезе, жестом позволив сесть и госпитальерке.
— Таков мой хлеб, — он насмешливо улыбнулся, вглядываясь в обеспокоенный взгляд брата, — и платят щедро.
— За что ты хотя бы получил столько золота? — в руках Юсуф держал столько, сколько не обретал даже за полгода.
— Двух султанш беспокоило их будущее, — его слова были правдивыми, но не охватывали всей истины, и если такой ответ успокоил эфенди, то Баширу наоборот насторожил ещё больше, но она демонстративно не отвлекалась от трапезы.
Этим же вечером девушка застала Якуба за работой: в его руках была книга, он склонился над ней и тихо проговаривал какие-то неуловимые для слуха слова. Госпитальерка наблюдала за ним в щель дверного проёма, едва сдерживаясь от того, чтобы потревожить звездочёта. Из маленьких глиняных сосудов, стоявших на огне, шёл тёмно-бурый дым, а из комнаты доносился горький запах трав. Закатные лучи солнца пробивались между каштановых прядей, колыхавшихся вместе с движениями колдуна, полуприкрытые светлыми ресницами глаза были неотрывно устремлены к той самой вещи, над которой он шептал заговоры, но только лишь ханым решила оставить мужчину, он окликнул её:
— Постой, — внезапно раздавшийся за спиной голос заставил девушку вздрогнуть, но на её устах появилась едва заметная полуулыбка, исчезнувшая в тот момент, когда она повернулась. — Я уже закончил, не уходи.
Не дожидаясь лишних приглашений, Башира неторопливо зашагала к прорицателю и заняла привычное место возле него.
— Что это? — полюбопытствовала она, потянувшись руками к книге, которую держал Якуб.
— Нельзя трогать! — он резко отвёл руку и положил вещь на стол. — Этот дневник отравлен.
— Значит, вы не только гадали тем женщинам, — с прищуром предположила девушка, уже заранее зная, что она права.
— Именно. Но об этом больше никому не следует знать, — госпитальерка утвердительно кивнула и звездочёт продолжил, — ко мне пришли две султанши, одна спрашивала о судьбе своего мужа, другая хотела его смерти. Она не назвала его имени, но мне и без того ясно, о ком шла речь.
— Так кто же это? — нетерпеливо перебила его ханым.
— Ибрагим-паша, ты слышала про такого?
Ответом послужил изумлённый взгляд Баширы, который она поспешила отвести в сторону. Якуб ничего не говорил дальше, но и не спрашивал, лишь выжидательно смотрел в глаза беглой калфы, ожидая объяснений. Вынужденная рассказывать, ей пришлось разбередить неприятные воспоминания.
— Это по его приказу меня и других девушек схватили в январе двадцать третьего. Нашу галеру потопили, а немногочисленных рыцарей и пожилых женщин подло вырезали, когда никто не был готов к атаке. «Особый трофей» — так назвали тех хатун, чьи судьбы они сломали, — слеза скатилась по щеке, но Башира спешно её утёрла ладонью правой руки, испещрённой мелкими шрамами. Холод, который окружал её тогда на корабле и ещё совсем недавно в старом дворце, заставил невольно поёжиться. Но, сидя напротив этого мужчины, эти воспоминания казались отдалённым прошлым, трагическим и героическим.