— Мне кажется у вас жар, может вам лучше прилечь? — француженка гладила его лицо и волосы, пытаясь хоть как-то отвлечь от недужливого состояния.
— Наверное ты права.
Усилием воли эфенди поднялся, а Башира взяла его под руку. Неторопливо она сопровождала колдуна, но его шаги становились всё мельче и медленнее, однако у самого порога ноги мужчины подкосились и госпитальерка едва сумела предотвратить его падение. Ловко справившись с тугим замком, ханым толкнула дверь, за которой стоял Юсуф. Встретив брата в таком самочувствии, он оставил прежние дела и помог девушке.
— Что с ним? — он строго посмотрел на беглую калфу, подозревая даже её в болезни Якуба.
— Я не знаю, — растерянно промолвила девушка, вглядываясь в бесчувственное бледное лицо звездочёта.
— Я говорил! Я предупреждал! Всевышний наказал моего бедного брата за грех ведовства! — Юсуф нервно расхаживал из стороны в сторону и эмоционально жестикулировал.
— Тише, пожалуйста, — Башира не выдержала его причитаний и осмелилась высказать своё недовольство, — дайте ему отдохнуть, пожалуйста. Я останусь здесь.
— Лучше бы ты ушла. И не только от Якуба, а вообще из Османской империи, туда, куда ты и хочешь. Поскорее.
Такой ответ оскорбил госпитальерку, но она поняла, что споры не только не смогут переубедить эфенди, а лишь усугубят их отношения.
— Я уйду, погодя — уйду. Но почему вы так ко мне относитесь? Потому что я — рабыня?
— Потому что ты — не раба Аллаха, неверная. Мой брат с юношества предавался греху колдовства, а ты поддерживаешь его в этом грехе, добавляя к тому же прочие.
— Во-первых, я мусульманка, — неожиданно для себя констатировала девушка. — Во-вторых я согласна с вами в том, что от этой деятельности исходит один вред. Но об этом потом, сейчас Якуб Эфенди болен, ему надо помочь.
— Что ж, помогай, — отмахнулся Юсуф, — но я буду следить за тобой.
— Как пожелаете, — по дворцовому этикету Башира поклонилась мужчине и опустила взгляд, мысленно дожидаясь, пока тот уйдёт.
Тусклый огонёк от масляной лампы освещал недвижимое расслабленное лицо прорицателя: теперь он даже не морщился от головной боли, его брови распрямились, и лишь подрагивали светлые ресницы. Свет, попадая на ранние морщины, образовывал глубокие тени, делавшие его ещё обаятельнее. Им хотелось любоваться, и Башира поняла, что ни за что не отдала бы возможность позаботиться о своём сердечном друге кому-то другому. Расстелив холодную мокрую тряпку на его лбу, девушка села на пол и поставила локти на тахту, со временем так и задремав. Проснуться заставила ладонь, лёгшая ей на голову и мягко проводившая по волосам.
— Анадиомена моя, принеси воды, пожалуйста, — сквозь сон услышала она тихий шёпот. За окном уже рассвело.
Госпитальерка вернулась с полным графином в руках, и села на тахту.
— Вы знаете, что за болезнь вас поразила?
— К сожалению, знаю. С позволения Аллаха всё пройдёт. Помнишь дневник Ибрагима-паши?
— Помню, — кивнула девушка. — Неужели на вас попал яд?
— Нет, — звездочёту было тяжело говорить, но он хотел всё разъяснить. — Я никогда не полагался полностью на магию, и ты видела это: я щедро пропитал страницы сильнейшей отравой. Но в дополнение к этому я наполнил книгу негативной энергетикой и прочитал такой заговор, что постепенно заставит человека истлеть духовно, ослабляя за этим и само тело, пока он не умрёт. Контакт с ядом лишь ускорил бы этот процесс. Однако, судя по тому, что со мной происходит, этот человек смог найти исцеление.
— Но как это связано с вашим здоровьем? — Башира нетерпеливо уточнила.
— Это значит, что весь тот тёмный посыл вернулся ко мне, возможно с ещё большей силой. Хоть на мне и есть защита, мой заговор оказался сильнее…
— И как можно вам помочь?
— Молитвой и твоей заботой, — одними уголками губ он улыбнулся, и закрыл глаза. — А теперь мне нужен отдых — я очень слаб.
Госпитальерка, дождавшись, когда Якуб уснёт, сняла с руки розарий и начала едва слышно просить об исцелении Деву Марию. Тем временем Юсуф решил навестить брата, и, бесшумно приоткрыв двери, заметил, как ханым читает что-то над спящим звездочётом. Башира обернулась, и увидев его, прервала молитву, но услышанного было достаточно.
— Молись по-мусульмански, — без лишних споров приказал Юсуф. — Молитвы неверных не имеют силу. И, пока ты здесь, я не хочу больше к этому возвращаться.
— Если это поможет, ради эфенди я готова, — «готова воззвать хоть Аллаху, хоть Иштар и Шамаш, даже Тоту, какая разница, когда суть кроется в вере в исцеление, а не в помощи богов? Неспроста древние греки повально искали исцеления в храмах и верили, что им является бог-врачеватель Асклепий, а наутро просыпались здоровыми» — размышляла Башира, пока руки чисто механически покрыли голову белой тканью и поднялись к небу по исламскому обычаю, в то время как губы бесшумно повторяли слова молитвы. «Важно, чтобы и Якуб верил в прощение Всевышнего, пока я буду бороться с банальной лихорадкой. Ведь в тех же храмах жрецы сопровождали обряды реальной терапией».
*
Госпитальерка расчёсывала влажные после хамама волосы, и с улыбкой смотрела на прорицателя, озарённого светом полной луны. Его жар прошёл, и теперь он всего лишь восстанавливался после упадка сил. С теплом в сердце она держала в руках его массивную мягкую ладонь и, исполненная чувств, начала петь колыбельную, начав с последнего куплета:
Dandini dandini danadan
Bir ay doğmuş anadan
Kaçınmamış yaradan
Mevlam korusun nazardan
Когда мужчина открыл глаза, он увидел свою смеющуюся Баширу, и его впалые щёки налились здоровым румянцем.
— Откуда ты знаешь эту колыбельную? — он был изумлён.
— Махидевран Султан пела её шехзаде Мустафе. Я услышала, когда им прислуживала.
— О, Исцеляющая, эти руки и голос вырвали меня из рук проклятья, — с широкой улыбкой он крепко обнял девушку, притягивая к себе на кровать. Она легла рядом поверх одеяла, и почему-то ей в голову пришло лежащее на поверхности осознание конечности этого тёплого момента, и болезненное желание остановить пески времени, остаться здесь и сейчас навсегда. Взгляд застыл на холодном мерцании звёзд где-то далеко в небе, только лишь усиливавшем меланхолическое настроение. Госпитальерка пыталась понять, почему вместо радости ей становится так грустно каждый раз, когда она ощущает тепло этих рук, а без него — становится ещё хуже, но она так же не могла быть честной с собой и признать — ей не хотелось наступления первого дня августа, когда она будет должна уйти.
*
— Ты их так полюбила? — застёгивая шерстяной плащ Якуб вышел во двор, и с улыбкой наблюдал, как Башира поливает растения в его саду. — Это я посадил.
— Они прекрасны, — госпитальерка провела рукой по лепесткам оранжевой лилии.
— А ведь они похожи на тебя: лилии как символ чистоты и невинности, но огненные, отражающие воинственность и стойкость.
Башира застенчиво заулыбалась от такого сравнения. В тёмно-оранжевом платье покойной жены Омера Амджи она лишь подтверждала эту схожесть. Переступая через насаждения лекарственных трав, она зашагала к тем самым лилиям, чтобы напоить их в июньскую жару.
— Какое сегодня число? — наконец госпитальерка спросила то, что давно хотела узнать.
— 26 июня.
Ответ пронзил ханым словно молния. Чтобы не молчать, она смогла лишь констатировать: «Очередная годовщина того дня, когда турки осадили нашу крепость». Дата отбытия приближалась слишком быстро, и ей казалось, что у неё есть чуть больше времени. Чтобы скрыть своё расстройство, она ещё усерднее погрузилась в труд, но эфенди и так всё понял.
— Оставь, подойди ко мне, — коротко повелел ей мужчина, и девушке ничего не осталось, кроме как подчиниться. Оказавшись возле него, она опустила голову и ждала продолжения диалога. — Ведь через месяц прибудет тот корабль…
— Да, — кивнула француженка.
— Скажи, — звездочёт поднял её за подбородок, — тебе было хорошо здесь?
— Спасибо, вы были очень добры ко мне и приняли меня со всем теплом, — отведя взгляд в сторону, она тщательно подбирала слова.
— Ты можешь остаться.
— Нет, что вы, — это предложение, прозвучавшее, словно дежурная вежливость, лишь сильнее её расстроили.