За окном раздался призыв на Зухр, оборвав столь ценный сон, что был для ханым дороже всей действительности вокруг. Катрин, склонная мыслить рационально, не пыталась списать ночное явление на что-то иное, чем плод её переживаний и укоров совести. От этого осознания стало совсем плохо: даже тешить себя мыслями о бессмертии души — значит обманывать себя. Госпитальерка понимала, что пора принять тот факт, что Якуба больше нет, как и нет его Баширы, но на это не хватало её духовных сил. Превозмогая себя, она встала и решила осмотреть его опустевшую комнату. Все вещи остались на своих местах — даже воры не осмелились войти в жилище наводившего на них ужас колдуна. Полки были уставлены травами и склянками, наполненными разными жидкостями. Ханым, как раньше любила делать, начала подносить разные вещества к носу, безошибочно распознавая их. Она собрала ароматы, что составляли запах её возлюбленного, и положила их к себе. Его потёртый полосатый кафтан, на котором остались тёмные волосы, плащ, в котором он тайно проходил во дворец — француженка обнимала их, чувствуя такое родное и знакомое покалывание шерстяной ткани. А на дне сундука она обнаружила деревянную шкатулку, на крышке которой была неумело выцарапана одна надпись на древнегреческом: «Ἀναδυομένη» — «вышедшая из моря». Внутри лежала длинная нить жемчуга, лишённая изысков, но столь прекрасная, с какой не сравнится даже золото базилевсов. Улыбнувшись бесцветными губами, словно получив подарок, Катрин прижала шкатулку к сердцу, понимая, что она предназначалась для неё. Голос муэдзина за окном призывал всех правоверных мусульман на Аср. Огорчившись, что время так неуловимо ускользает из её рук, девушка торопливо покинула обитель Якуба, спеша посетить последнее место.
Она бродила среди однообразных деревянных надгробий уже час, выискивая зорким взглядом одно-единственное имя. За ней неторопливо брёл Оливер, рассматривая мусульманские захоронения, как и попросила его француженка — соблюдая с ней дистанцию. Взглянув вдаль, он увидел, что госпитальерка остановилась. Возле могил Мустафы Эфенди и Шафак Ханым она нашла и посмертное пристанище их сына. От этой близости — на глубине, чуть больше её роста, где покоились её душа и сердце — Катрин растратила все попытки успокоиться. Француженка получила тот дар, о котором просила Уранию, уходя с острова. Богиня была щедра на подарки, и послала ей любовь, разительнее вражеского кинжала. Она упала на колени, срывая оранжевые цветы лилий, и начала укладывать их на землю дрожащими руками, зачерпывая её пальцами и утирая ею слёзы. За ней наблюдали две женщины, и одна из них громко, чтобы ханым услышала, проговорила будто бы своей собеседнице: «Взгляни на эту неверную, что спуталась с тем, кто отверг Аллаха! Приворожил бедняжку, и теперь в могилу её за собой тянет, Бисмилляхи Рахмани Рахим». Не слыша их, француженка склонила голову к надгробию, и вдруг услышала шелест крыльев. Возле её пальцев сел иссиня-чёрный ворон, и любопытными блестящими глазами взирал на сокрушающуюся девушку. Восхищённая красотой птицы, Катрин смотрела на него, и, словно завороженная, осторожно потянулась к нему рукой, боясь спугнуть. Она дотронулась крыла ворона, и он не улетел, позволив ещё пару раз до него дотронуться. Затем птица взмыла в небо, а госпитальерка провожала её взглядом. К ней подошёл Оливер и помог встать, а сам, пока сестра Ордена отряхивалась от земли, пристально смотрел на привлёкшую её внимание могилу.
*
Катрин-Анутанет не знала, как дальше жить — вокруг неё сгущался мрак, приближалась зима и увядание всей природы, а она до сих пор не представляла, как залатать ту зияющую пустоту в душе. Да, она больше не плакала, и спала крепко, и под её глазами больше не проступали тёмные круги. Чёрные мусульманские одежды сменились госпитальерским платьем, на которое спадали легкомысленные золотые кудри, контрастировавшие с безнадёжным тёмным взглядом девушки. Она сняла кольцо и так и не примерила жемчуг — это принадлежало Башире, что теперь мертва, но увы, так и не получилось снять бремя скорби.
Француженка и сопровождавший её англичанин не прощаясь разошлись по разным сторонам, едва успели сойти с корабля. И, если девушка спокойно вернулась в свои покои, то Оливера у входа в его лачугу ожидала стража Его Преосвященнейшего Высочества. Подавляя все его попытки сопротивляться, мужчины повели юношу в кабинет Великого Магистра, из лучших побуждений посоветовав брату по Ордену идти спокойно и сознаться во всём. В отличие от Катрин, сержанту не так часто доводилось видеть предводителя госпитальеров так близко. Гневный взгляд пожилого воина столкнулся с испуганными глазами пойманного им мальчишки, который по наивности не допускал того, что Вилье де л’Иль-Адам может вернуться раньше, ведь он верил доводам приятельницы.
— Рассказывай, — бескомпромиссно приказал глава Ордена.
— Что рассказывать? — заикаясь, юноша как мог увиливал от ответа.
— Где ты был с моим бывшим писарем почти два месяца? — с наигранным спокойствием уточнил мужчина.
— В Стамбуле, господин.
— И зачем тебе понадобилось туда отправиться? — ко всему прочему, Филипп был и опытным допрашивающим.
— Не мне, — осознав, что взболтнув лишнего, Оливер закрыл рот руками, а Великий Магистр подозрительно сощурил глаза, вынуждая продолжать. — Так захотела сестра Катрин-Антуанет. Она попросила, чтобы я её сопровождал и защищал, не подумайте ничего плохого.
— Тогда ей зачем? — мысленно восхитившись предусмотрительностью своей подданной, позаботившейся таким образом о своей безопасности, глава Ордена продолжил разговор с юношей.
— Клянусь Божьей Матерью, не знаю! Она взяла меня при условии, что я ничего не буду спрашивать. Я видел одно: она пошла к какой-то могиле, положила цветы и горько плакала над ней.
— Могиле?! — теперь предводитель госпитальеров пришел в бешенство. — Только посмей сказать, что ты не посмотрел на имя.
— Смилуйтесь, Ваше Преосвященнейшее Высочество, посмотрел. Но там было написано по-турецки, а я не умею читать на их языке, — пробормотал англичанин, сгорая от стыда и угрызений совести. Вилье де л’Иль-Адам жестом велел уводить сержанта.
Когда в покои Катрин-Антуанет без стука ворвался её сюзерен, она даже не вздрогнула. Всегда готовая к любому исходу, она предвидела и это. Неохотно встав и поклонившись, она обратила своё лицо на него, и увидела нескрываемый гнев.
— Что за плен у тебя такой, что ты при первой же возможности вернулась в Османскую империю?! — он кричал во весь голос, не стесняясь возможных невольных слушателей.
— А каким должен был быть мой плен? Чтобы меня убили? Издевались? Покалечили?! — госпитальерка впервые в жизни позволила себе такой тон в разговоре с магистром. Не дожидаясь ответа, француженка стремительно покинула собственную комнату, и остановилась за порогом. Девушка снова плакала, облокотившись о стену, не в силах стоять на ногах. Она могла бы знать имена всех звёзд, безошибочно угадывать очертания любых созвездий, и ночами прижимать к сердцу своих детей, а вместо этого от неё требовали отчёта, почему она выбралась из этого злоключения невредимой. За спиной раздались шаги — это Филипп пошёл за ней. Тогда Катрин обратила на него красное от слёз лицо, и не понижая тона прокричала. — Вот каким был мой плен, вот! Смотрите! — она встала под свечой, чтобы огонь освещал её лицо. — Видите эти шрамы? Это наложницы заперли меня и подожгли, потому что я была избрана для ночи с Сулейманом. Они прижали двери и ждали, либо пока я сгорю, либо пока задохнусь. А я выжила, чтобы вернуться в Орден, — договорив, её губы поджались, а узкие плечи задрожали от сдерживаемых всхлипов. Она плакала красиво, и мужчина вновь был очарован этой девушкой.
— Ты же мне об этом не рассказывала. Обо всем говорила кратко и по верхам, — магистр утёр мозолистой рукой бегущую по щеке иоаннитки слезинку.