Краснова очень удивило, что Корнилов, к несчастью для себя и России, не предпринял даже попытки выгрузить войска из эшелонов, устроить им смотр, провести по Могилеву церемониальным маршем, сказать войскам несколько зажигательных слов (не речь, Боже сохрани, не речь!), обещать награды здесь и венцы праведников — Там. Словом, придать творимому им государственному перевороту столь необходимый элемент театральности с харизматическим Вождем на белом коне, и столь необходимое русскому человеку ощущение Санкции Свыше. Как все это отличалось от того, как вел в атаку свой корпус граф Келлер!
«Я помню, — пишет генерал Краснов, — как граф Келлер повел нас на штурм Ржавенцов и Топороуца. Молчаливо, весенним утром на черном пахотном поле выстроились 48 эскадронов и сотен и 4 конные батареи. Раздались звуки труб, и на громадном коне, окруженный свитой, под развевающимся своим значком явился граф Келлер. Он что-то сказал солдатам и казакам. Никто ничего не слыхал, но заревела солдатская масса «ура», заглушая звуки труб, и потянулись по грязным весенним дорогам колонны. И когда был бой — казалось, что граф тут же и вот-вот появится со своим значком. И он был тут, он был в поле, и его видели даже там, где его не было. И шли на штурм весело и смело»…
Ничего подобного при так называемом «Корниловском мятеже» не было и в помине. Медленно ползли по ниткам железных дорог эшелоны, часами стояли на узловых и просто станциях, и личный состав частей — еще вчера бывших цветом и гордостью Русской армии — подвергаясь воздействию многочисленных агитаторов (а трудно ли обработать 40 человечков или 8 лошадей в отдельно взятом вагоне!) — превращался в навоз для «русской» и мировой революций.
Результат: по прибытии, согласно приказу Главковерха, в Псков, вновь назначенный комкор-3 генерал П.Н. Краснов был арестован комиссаром Северного фронта, сразу после получения известия о том, что генерал Крымов застрелился (?) в Петрограде. «Мятеж Корнилова» закончился, так и не успев начаться, подавленный — и кем! — ничтожным Керенским! И храбрые русские генералы, которые еще в феврале советовали Государю уйти (без него-де они управятся лучше!), теперь прикладывали к виску холодные стволы или покорно шли в Быховскую тюрьму дожидаться расправы.
Генерала Краснова, однако, тогда миновала их участь — слишком очевидно было, что его «присоединили» к «мятежу» в самый последний момент, не введя совершенно в курс дела, и так и не дав вступить в командование 3-м конным корпусом. Он был освобожден из-под ареста и вновь утвержден командиром 3-го конного корпуса, но уже генералом Алексеевым — временным начальником штаба Верховного Главнокомандующего (на сей раз уже не Корнилова, а Керенского). Как бы то ни было, 3-й конный корпус являлся, на тот момент, единственной реальной силой, помешавшей большевикам захватить власть в столице и в стране еще в августе 17-го, и потому генерал Краснов принял новое назначение, сочтя Керенского все-таки меньшим злом, по сравнению с товарищами Лениным и Троцким.
Штаб корпуса находился в то время в Царском Селе, а части корпуса были дислоцированы в близлежащих к столице городах. Их присутствие вызывало постоянную нервную дрожь у будущих «вождей Великого Октября», непрерывно требовавших через Совет рабочих и солдатских депутатов увода страшного им корпуса подальше от Петрограда.
В противовес этим истеричным требованиям изменников Родины, генерал Краснов подал на имя Керенского тщательно проработанный проект формирования мощнейшей конной группы из верных Временному правительству кавалерийских и казачьих частей с сильной артиллерией и бронеавтомобилями. Согласно проекту Краснова, часть этой группы должна была постоянно находиться в самой столице, а часть — в непосредственной близости от Петрограда, в постоянной боевой готовности.
Проект был вручен генералом Красновым командующему войсками Петроградского военного округа, который принял у него этот рапорт-проект и передал его Керенскому. Трудно сказать, в каком из этих двух звеньев произошла утечка информации (а попросту говоря — обыкновенная измена), но уже на следующий день текст красновского проекта каким-то «непостижимым» образом был напечатан в пробольшевицких газетах с соответствующими критическими комментариями и требованием немедленно убрать «реакционный» корпус подальше от Петрограда.
«Душка» Керенский, неутомимо пиливший последний сук, на котором сидел, поддался этим наглым требованиям «партии национальной измены», и 3-й конный корпус в сентябре 1917 года был переброшен в район городов Псков-Остров, и передан в распоряжение Главкома Северного фронта генерала Черемисова (сторонника большевиков, после октябрьского переворота открыто перешедшего на сторону победоносных агентов кайзера Вильгельма). Части корпуса были немедленно разбросаны на пространстве в сотни верст от Витебска до Ревеля. Начинался последний этап агонии Временного правительства, а с ним — и последних остатков исторической России.
Октябрьский переворот
25 октября (7 ноября) 1917 года генерал Краснов получил от Керенского паническую телеграмму с приказом спешно перебросить 3-й конный корпус под мятежный Петроград. На следующий день в Псков к Краснову прибыл и сам трусливо бежавший из Петрограда Керенский. Он приказал Краснову вести на Петроград весь наличный состав его корпуса (6 сотен 9-го Донского полка и 4 сотни 10-го Донского полка — всего семьсот казаков — вот и все, что осталось, стараниями того же Керенского и иже с ним, от доблестного 3-го конного корпуса графа Келлера!).
Генерал Краснов испытывал к Керенскому брезгливое презрение за его глупость, трусость и всю его мерзкопакостную деятельность по развалу России и армии, но в данном случае им обоим угрожал один общий враг. Точнее говоря, большевицкую братию генерал Краснов ни в тот момент, ни потом — до последних секунд своей земной жизни — не почитал за врагов в обычном смысле слова. Большевики были для него нежитью, нелюдью, нечистью, бесами, выползшими из преисподней. Загнать их обратно в преисподнюю (в союзе с кем угодно, хоть с самим Керенским!) Краснов, как верующий православный христианин, считал не просто военно-политической задачей, а своим долгом пред Господом.
Не жалкого, ничтожного, все на свете загадившего и предавшего Керенского защищал генерал Краснов в те трагические осенние дни, ведя с 26 октября/8 ноября по 1/14 ноября 1917 года с остатками своих войск отчаянно-смелый натиск на красный Петроград, пробиваясь сквозь многократно (более чем в 10 раз!) превосходившие его по численности отряды «красной гвардии» и «революционных матросов», от Гатчины на Царское Село (и взяв-таки его!) — нет, самого Сатану, выползшего красною гадюкой на Божий белый свет, намеревался он принять на свою казацкую шашку! Не последнюю роль в тотальном неприятии Красновым большевизма сыграл и факт практически 100 %-го иудейского состава первого большевицкого правительства. Многовековое противоборство христианства и иудаизма (во всех его обличиях и масках!) П. Н. Краснов рассматривал как опрокинутое в пласт земного бытия онтологическое противоборство Божественного начала с сатанинским. Компромисса здесь для него быть не могло. Что может быть общего у Света с Тьмой? И что за мир у Христа с велиаром?
Согласно некоторым данным, архиважным для будущей судьбы генерала Краснова (а может быть, и всей России в целом!), при решающем военном столкновении у Пулковских высот (всего 3 убитых и 28 раненых у казаков, более 400 убитых у большевиков — не считая раненых!), по поручению Ленина присутствовал будущий «кремлевский горец» и генсек ВКП (б) товарищ И.В. Сталин, который оказался так напуган натиском казачьих сотен (пусть малочисленных и смертельно усталых после трех лет оказавшейся бессмысленной войны!), что этого своего испуга он, со свойственной ему злопамятностью, не простил ни казакам, ни лично генералу Краснову даже тридцать лет спустя. Память у будущего красного генералиссимуса была отменная, и уже одно это может объяснить его, безусловно, повышенный интерес к личности и творчеству казачьего вождя.