3
Князь Дмитрий, похоже, совсем не придал значения пугающей примете, оставался такой же деятельный, спешливый и хвастливый, как и до обручения. Хоть и велико колышущееся чрево, но движения быстры, как и речь торопливая, захлебывающаяся, глаза ширяют во все стороны, не попадая в лицо собеседнику. Стыдился он немного, что сильно на свадьбе настаивал, иль просто была такая особенность от рождения? Гораздо более пристально Иван приглядывался к детскому лицу невесты, нежнобелому, кругленькому. Золотистый прозрачный взгляд её пугливо скользил иной раз по жениху, тут же уклоняясь, убегая в сторону.
— Я тебя Фенечкой буду звать, — сообщил Иван.
— Зови, — шёпотом разрешила она.
— А ты меня?
— Господином, — и заалелась и засмеялась.
— У меня на Москве хоромы отдельные, — сообщил Иван, полагая, что следует приободрить её перед вступлением в новую жизнь.
— Гожа, — совсем беззвучно отозвалась Фенечка.
— Ты меня боишься, что ль, господина своего?
— Не-ту.
— А чего же?
— Стыжуся.
Он взял её за руку, ощутил, что пальчики иглой вышивальной исколоты, это тронуло, что-то на жалость похожее вызвало.
— Мы с тобой хорошо будем жить, Феня, не обижу тебя николи.
— Вправду, что ль? — Золотые глазки в опушке ресничьей поглядели на него весело и доверчиво.
Он взял её скрипнувшую в ладони толстую косу, улыбнулся:
— Коротенька какая!
— И у тебя усов ещё нету, — сказала Фенечка, рассматривая его близко.
— Усы отрастут, — твёрдо пообещал Иван.
— Хороши тебе места-то наши брянские?
— Хороши, но наши лучше.
— Это чем же ваши лучше?
— Наши и пчелистее и пажитнее.
— Пчелистее? — Её нежное лицо оживилось, скованность отходила от неё.
— Наши пчёлы, однако, крупнее из себя, чем ваши. И трудятся усерднее, больше мёду копят в бортях.
— Неужто из себя крупнее?
Смех её был Ивану как награда, он от этого делался смелее и увереннее, шутить хотелось, рассказывать ей что-нибудь. Ведь он человек уже бывалый, не то что иные, до двадцати лет со двора ни ногой.
— Вот тебе и неужто! Один раз мой бортник пошёл за диким мёдом, спустился в борть, да и сорвался вниз, чуть не захлебнулся там. Кричал-кричал на помощь, да рази в нашем лесу кто услышит? Два дня мёд ел не пимши, а на третий пришёл медведь, чтобы тоже поотведать сладенького, полез в дупло задом. Бортник мой, не будь разиня, цоп его за хвост и закричал страшным голосом. Медведь дристнул со страху и ужасу да и выволок его! Выволок и бечь, только пятки у него засверкали — они же в мёду были!
Она посмеялась, конечно, но сказала:
— Про этого медведя наш бахарь, если хочет потешить, ещё занятнее врёт.
Иван несколько смутился, однако нашёлся:
— У меня бахаря нет, самому врать приходится, больше некому.
Её изжелта-блёсткие глаза потускнели, поглядела: на жениха испытующе и загадочно. Тогда он впервые в жизни поцеловал её, в губы не попал, угодил в подбородок. Фенечка не отпрянула, напротив, обвила его шею руками, он услышал тёплый запах от её головки, на грудь ему положенной, и имя своё, шёпотом сказанное: