— Хорошо, — сказал гость, — оставим это.
И совсем уже было собрался откланяться, но хозяин замка удержал его.
— Ну хорошо, давайте продолжим… Я оставляю сына, чтобы продлить себе жизнь, но после смерти завещаю его вам.
— Как?
— В таком возрасте, как у нас, становишься эгоистом. Оставьте его мне до великой минуты ухода… Когда этот миг настанет, когда Элион примет мой последний вздох с последним поцелуем, тогда вы призовете его и вылепите из него то, что заставит трепетать мою душу от радости и гордости, когда она будет парить в небесах вместе с душами трех ваших друзей — Атоса, Портоса и д’Артаньяна.
— А вы не подумали о том, — воскликнул путешественник с горечью, — что мы ровесники?! Кстати, я не обладаю таким здоровьем, которое сможет противостоять смерти. Вы только поглядите, я же готов переломиться от малейшего дуновения ветра, словно колос… Это я, имей сына, должен был бы просить вас стать ему руководителем и опорой.
— Ну нет! — воскликнул бывший бригадир с отчаянным озорством висельника. — У вас не слишком доброе выражение лица, такими, как вы, курносая пренебрегает. Эта нищенка виснет на том, кто над ней смеется… Я издеваюсь над ней, и как раз меня она схватит первым.
Однако подобная острота не произвела должного впечатления на экс-мушкетера.
— Так, значит, — продолжил де Жюссак, — вы готовы взвалить на себя моего молодца?
— Да, ради его же будущего.
— И будете ему опекуном?
— Нет, отцом.
— Спасибо.
Старики снова обнялись в жгучем порыве чувств, словно вернувшись в те времена, когда в их груди бились неискушенные сердца и им еще только предстояли долгие счастливые дни.
Через несколько минут экипаж, увозивший в Бордо необычного посланца его католического величества, скрылся за поворотом в облаке пыли. Топот копыт и звон бубенцов еще долго доносился до слуха старого де Жюссака.
IV
СОЮЗ ПЯТИ
Воспользуемся преимуществом всех романистов в одно мгновение преодолевать любое время и пространство и перенесемся на пять лет вперед, в Мадрид конца 1711 года, то есть более чем за сто лье от места, где происходили события, свидетелем которых сделался наш читатель.
Стояла ночь. Луна, окруженная беспорядочными облачками, клонилась к закату. Sareno[2] медленно шел по улицам, монотонно выкрикивая время, которое вызванивалось потом на колокольнях многочисленных церквей, часовен и религиозных общин в столице его величества Филиппа V.
Город был погружен в сон, и только из ярко освещенных окон дворца на углу Пласа Майор порывы ветра доносили звуки веселой танцевальной музыки. Граф д’Аркур, посол Франции, давал скрипичный концерт в честь короля Испании и мадридского дворянства в час полуночного разговения. Ночной народ — любопытные из альгвасилов, лакеи и нищие — толпился перед дворцом.
Перед калиткой монастыря францисканцев, недалеко от Алькалы, спешился всадник в маске, с головы до ног укутанный в плащ. В тишине раздался стук молотка о железную пластину решетчатого окошечка из цельного куска дуба. Пять мерных ударов через короткие промежутки времени. В окошке появился слабый свет, и чей-то голос спросил:
— Кто здесь?
— Один из пяти.
— Откуда вы?
— Из Германии.
— Куда следуете?
— Туда, где меня ждут.
— У вас есть приглашение?
— Вот оно.
— А опознавательный знак?
— Вот он.
И прибывший передал через окошко бумагу и медаль. На бумаге значилось только:
Этой ночью в монастыре францисканцев у ворот Алькалы.
Такие медали выбивались по требованию граждан Соединенных провинций с целью унизить Людовика XIV. На ней был изображен Иисус Навин, останавливающий солнце, которого король Франции выбрал своей эмблемой, изречение гласило: «In conspectu meo stetit sol»[4].
— Все в порядке, — произнес голос, — будьте нашим желанным гостем, брат мой.
Тяжелая дверь отворилась.
Три монаха крепкого телосложения стояли в узком проходе. Один, с подсвечником в руке, сделал посетителю знак следовать за ним. Двое других шли сзади. В конце коридора сопровождающий толкнул дверь и, отступая в сторону, чтобы пропустить спутника, кратко доложил:
— Германия.
Прибывший ступил через порог.
Он оказался в комнате, напоминавшей приемную, с холодными и голыми стенами, весьма скудно меблированную: здесь был стол из черного дерева, соломенное кресло и четыре скамеечки. Под сводом тускло мерцала лампа. Кресло было весьма внушительных размеров. Скамеечки располагались по две с каждой стороны.