С Аптекарской улицы мы с Джаремом отправились прямо в резиденцию епископа, чтобы забрать Домаша и вместе с ним ехать в Левхад. Здесь меня ждал сюрприз – оказывается, байор уже вторые сутки в замке не появлялся. Лошадь роздольца стояла в конюшне, и это вызывало беспокойство. Расспросы слуг и послушников тоже ничего не дали. Подавив раздражение, я сел на коня и поехал в город. Я примерно догадывался, где мог зависнуть мой роздольский друг.
В Кале, как мне сказали в замке, было два борделя и примерно дюжина кабаков. В первом веселом доме мне было сказано, что господин, похожий на Якуна Домаша, у них не появлялся. А вот во втором, на улице Кающихся Грешниц, меня ждал успех – пышнотелая, крашенная в жгучую брюнетку бордельмаман тут же сообщила мне, что произошло в ее заведении.
- Да, он был здесь, - заявила она, обмахиваясь веером. – Не человек, а помесь медведя и свиньи. У меня бывает почтенная публика, добрый сэр. Богатые и уважаемые люди, которые приходят ко мне весело провести вечер. Ваш знакомец явно к ним не относится.
- Обойдемся без лирики. Где сейчас байор Домаш?
- Там, где ему и положено быть – в темнице. Он тут все вверх дном перевернул. Заявился сюда пьяным, как грязная свинья, лез ко всем со своими объятиями и поцелуями, избил моего охранника. Пришлось вызывать стражу, чтобы его угомонить. Репутации моего заведения нанесен удар и кем – поганым имперским боровом! Кто мне заплатит за весь этот разгром? Может, вы?
- Я бы рад, сударыня, но у меня нет денег.
- Конечно, - «мамочка» с презрением посмотрела на меня. – От вас, имперцев, одни убытки. Тогда хватит болтовни. И не хотела бы я больше видеть вас в своем заведении.
Штаб-квартира городской стражи и тюрьма располагались через три улицы. Я приехал туда как раз к обеду, и мне пришлось ждать, пока их голожопая светлость главный тюремщик отобедают и соизволят меня принять.
- Здесь он, - заявил мне тюремщик. – Сидит в камере, как и положено.
- Я хочу, чтобы вы его выпустили.
- Никак не можно, - тюремщик посмотрел на меня ледяным взглядом. – Три статьи уложения нарушены: появление в присутственном месте в непотребном виде, избиение подданного его величества, сопротивление страже при аресте. Полгода заключения или штраф в десять гельдеров.
- Вы, кажется, не поняли, сударь. Мы прибыли сюда по поручению ее величества. Мне что, обратиться к епископу Ошеру?
- Да хоть к самому Оссу обратись! – хохотнул тюремщик. – Сказано же, посажен за дело. Закон есть закон, и если вы в своей империи срать на законы хотели, мы в нашей Виссении свято их блюдем. Или плати штраф или ступай, здесь не место для посторонних.
Пришлось заплатить. Тюремщик с удовольствием ссыпал деньги в свой кошель, провел пальцами по усам, еще жирным от съеденного за обедом жаркого и зычным криком вызвал надсмотрщика. Мне было предложено идти вместе с ним в подземелье.
Уже на входе я услышал пение, больше похожее на рев попавшего в капкан медведя – так раздирать себе глотку мог только Домаш. Судя по всему, песня была сложена на злобу дня отважным байором прямо здесь, в тюрьме, и исполнялась в знак протеста. Приводить слов песни не буду: самыми невинными словами в ней были «прошмандовкины дети» и «чтоб вам сдохнуть всем гуртом».
Домаш сидел в дальней камере – завидев меня, он тут же вскочил с деревянных нар и вцепился в решетку.
- Слава Матери! – рыкнул он. – Я знал, я знал! Скажи этим крысам, милорд шевалье, чтобы отпустили меня!
- Уже отпустили, - сухо ответил я и повернулся к надсмотрщику. – Отпирай давай.
- Ох и сволочной тут народ, дорогой мой собрат рыцарь, даже представить ты себе не можешь, какой сволочной! – причитал Домаш, когда мы шли к выходу. – Почти сутки меня в этом клоповнике продержали и даже еды не принесли, а воду дали грязную, как задницу в ней мыли, чтоб их разорвало! Я ведь с самыми добрыми намерениями в тот бордель пришел, истинно говорю. А там не веселое заведение, пристойное для доброго досуга оказалось, а улей осиный! Девки страшные и злые, как вампиры, вино разбавленное, а тут еще этот громила ко мне с кулаками полез. И что я должен был, по-твоему, делать, скажи на милость?
- Помолчи, байор, - ответил я. – Натворил дел, так имей смелость то признать.
- Ноги моей больше в этом засратом городишке не будет! – заявил роздолец. – Истинно Кал его потребно было назвать, а не Каль! Сам мимо него до конца жизни проезжать буду, и прочим расскажу.
Из-за Домаша я потерял полдня и вынужден был переночевать в замке. Спал я очень плохо, едва дождался рассвета, и еще до восхода солнца мы втроем были в седлах. По пути я заехал к аптекарю и забрал флакон с Последним Поцелуем, который тщательно завернул в корпию и спрятал на груди, под латной курткой. Всю дорогу до Левхада Домаш был мрачен и молчалив (может быть, потому что не выспался и уехал без завтрака), а мне, честно сказать, было не до него. Я думал об Элике, о Домино, и о том, что для нас всех начинаются настоящие испытания.