Конечно, одна лишь речь папы римского, какой бы она ни была яркой и многообещающей, не могла вызвать такого массового психоза. На помощь папскому престолу — вопрос, правда, в том, нужна ли была ему такая помощь — пришла многочисленная армия священников, монахов и просто юродивых. И в речах этих бесчисленных толкователей клермонского призыва простой народ услышал главное — в этом походе со святыми целями они завоюют свободу, богатство и райское блаженство. В далекой земле Палестины крестьяне рассчитывали добиться счастья и лучшей доли для себя и своих детей.
Среди множества проповедников великого крестового похода особенно выделялся монах Петр из французского города Амьена, получивший прозвище Пустынник. Маленького роста, худой и уже довольно пожилой человек, он был прямо-таки двужильным. В грязной шерстяной хламиде, надетой на голое тело, с босыми ногами — а дело происходило зимой (!) — он неутомимо разъезжал на своем тщедушном ослике по лесам и полям Северной и Средней Франции, появляясь то в окрестностях Шартра, то на берегах Луары, то близ Парижа. И везде он собирал вокруг себя толпы бедняков — крестьян и рыцарей — и обращался к ним с призывом немедля идти спасать Гроб Господень. С горящими глазами, похудевший от лишений и непрерывных постов, загоревший под южным солнцем (по его словам, загар этот он приобрел в Святой Земле), он производил такое сильное впечатление на уже и без того возбужденные слухами умы крестьян, что они толпами шли за ним как за пророком Господним.
Петр Пустынник был, несомненно, и выдающимся оратором, хорошо понимавшим психологию своих слушателей; он говорил именно то и именно так, что и как они хотели услышать. Кроме того, по свидетельству очевидцев, Петр, произнося речь, как бы воспламенялся от собственного голоса. Он рыдал, когда рассказывал о страданиях христиан в Святой Земле; его голос наливался яростью, когда он призывал отомстить «неверным». Сохранилось яркое свидетельство современника о том, насколько сильное впечатление производил Петр Амьенский на окружавших его людей. Вот это описание: «Я видел, как он проходил через города и селения, окруженный толпою, осыпаемый подарками, прославляемый всеми за святого, так что я думаю, никогда ни один смертный не был предметом такого восторга. Все приносимые ему деньги он отдавал бедным.... Все признавали его власть. Никто лучше его не умел улаживать несогласия и мирить самых жестоких врагов. Что-то божественное чувствовалось в его малейших движениях, во всех его словах. Доходило до того, что народ вырывал, как святыню, волоски у осла, на котором он ехал».
Не довольствуясь своим ораторским даром, Петр Пустынник придумал чудесную историю, которая должна была особенно сильно воздействовать на темные, невежественные умы крестьян. История эта, в которой малая правда искусно переплеталась с большой ложью (впрочем, вполне вероятно, что Петр, с его фанатизмом и способностью к внушению, загипнотизировал сам себя и искренне верил, что все, им рассказываемое, — непреложная истина), достойна того, чтобы пересказать ее более подробно.
По словам Пустынника, в 1094 году он отправился в благочестивое паломничество в Иерусалим и, вынеся в пути неимоверные лишения и жестокие притеснения со стороны мусульман, сумел добраться до Святой Земли. И здесь, в храме Гроба Господня, после долгой покаянной молитвы, он узрел чудесное видение. Петру явился Спаситель в небесном сиянии и обратился к нему, слабому и хилому человеку: «Петр, дорогой сын мой, встань, пойди к моему патриарху (Иерусалимскому — прим. авт.) и возьми у него посланное мною письмо. У себя на- родине ты должен рассказать о бедствии Святых мест и должен побудить сердца верующих очистить Иерусалим от жестоких притеснителей веры и спасти святых от рук язычников; Потому что врата рая открыты для тех, кого я избрал и призвал». И Петр рано утром пошел к патриарху. Патриарх (кстати, нисколько не удивившись) дал ему письмо и очень благодарил его, а затем снарядил корабль, на котором Петр и отправился в длительное морское путешествие. Наконец, он прибыл в порт Бари, а оттуда попал в Рим. Там папа Урбан II со смирением и радостью принял слово призвания и отправился в Клермон проповедовать путь Господа.
История, безусловно, замечательная во всех отношениях. Петр Амьенский, ничтоже сумняшеся, объявляет самого себя (правда, при посредстве Спасителя) главным инициатором крестового похода, а папа лишь покорно выполняет его указания. Весьма и весьма эффектно. Для темной крестьянской массы тут есть все, что необходимо: и чудесные видения, и загадочные письмена, и небывалое уважение к нищему оборванцу со стороны самого главы апостольской церкви. А главное, поход-то, получается, организовал сам Иисус Христос, а по Господней воле придут, конечно, и великие победы, и великие богатства.
И все бы хорошо, вот только жаль, что из всей этой истории единственной правдивой информацией являлось то, что Петр действительно принимал участие в паломничестве — правда, на год позже, в 1095 году, и вернулся оттуда, когда папа уже давно был во Франции. Он и до Иерусалима-то не добрался, согласно свидетельству византийской принцессы Анны Комни-ной, которой, безусловно, можно верить. И уж конечно, до 1096 года о существовании Петра Пустынника даже не подозревали ни папа римский, ни иерусалимский патриарх. Что же касается видения, то оно, возможно, имело место (у таких экзальтированных натур видения не редкость, и история знает немало подобных случаев), но вот только где и когда? Мы полагаем, что это могло произойти только уже после клермонской речи Урбана II (и под ее непосредственным влиянием), одним из тысяч слушателей которой и был, по-видимому, Петр Амьенский. Это, кстати, косвенно подтверждается и тем, что свои первые крестоносные проповеди он произнес в местечке Берри, находящемся совсем рядом с Клермоном. Так что вероятность того, что он лично присутствовал при клермонском призыве к крестовому походу, весьма велика. Ну, а дальше религиозный экстаз и фанатизм сделали свое дело.
Мы так подробно остановились на этой легенде потому, что и до сих пор среди людей, интересующихся историей, и даже в среде историков-профессионалов она, хотя и с оговорками, многими принимается на веру. На деле же, как мы видим, история эта не имеет ничего общего с реальностью. Теперь, отдав дань нелепым фантазиям монаха-отшельника, вернемся к временно оставленной нами бедноте.
Итак, уже в марте 1096 года дороги Франции заполнили многотысячные толпы вооруженных чем попало крестьян, медленно пробиравшихся на восток, к Рейну, прозванному в те времена «поповской дорогой». В пути к ним присоединялись разного рода бродяги, беглый люд и просто разбойники, примкнувшие к походу кто из благочестивых побуждений, а кто и из желания пограбить. Встали под крестьянские знамена и некоторые рыцари, особенно из числа безземельных и, соответственно, не имевших сюзерена, к которому они могли бы присоединиться в походе. Зачастую эти рыцари, как единственные знатоки военного дела, возглавляли самые значительные крестьянские ватаги. Так, одним из крупнейших народных отрядов предводительствовал некий Вальтер Голяк — обедневший рыцарь из Восточной Франции.
В апреле 1096 года разрозненные группы бедноты, ведомые Петром Пустынником, Вальтером Голяком и десятками других, неизвестных нам вождей, соединились в районе Кельна. Здесь Петр Амьенский начал проповедовать уже среди немецкого населения — благо, язык ему был знаком. Но в Германии агитация пошла хуже, чем во Франции. Возможно, виной тому было противодействие немецких феодалов, которые из-за продолжающейся борьбы между папством и Германской империей (см. об этом в гл. 2) вообще практически проигнорировали призыв чужого для них папы. Здесь уместно напомнить, что Германия, по указанию императора Генриха IV, должна была считать главой апостольского престола Климента II — антипапу, который лишь за три года до этого оставил град Святого Петра и бежал в Германию, под защиту императора. Во всяком случае, немецкие крестьяне начали подниматься далеко не сразу, и, в конце концов, Петр Пустынник, признанный глава похода, вскоре после Пасхи приказал французскому крестьянскому ополчению, во главе которого встал уже небезызвестный нам Голяк, двигаться к Константинополю, а сам остался в Кельне — убеждать недоверчивых немцев.