— Предлагаю с удобствами. Отвезу тебя на своей колымаге в Штольпермюнде. Месячишка два-три поплаваешь рыбаком на шхуне. К тому времени все утрясется, и вернешься.
— Не имею права исчезать. Я нужен движению.
— Какая от тебя польза за решеткой?
— Большая. Может, еще больше, чем на воле. И вот почему: сегодня арестовывать меня придет не сельский жандарм, сюда нагрянет сама шупо[17], из города. Так вот: дай знать крестьянам. Обзвони по телефону окрестные села, чтобы все, кто на ногах, шли сюда. Скажи посыльным, что указания им дадут в округе. Эх, Георг, если б они меня еще и заковали, и в кандалах повели к тюремной машине! А ты давай фотографа, и в завтрашний номер «Бауэрншафт» — снимки!
— Убедил. После сегодняшней суматохи, конечно, явится шупо.
— А я буду сидеть здесь и чистить ружья, — продолжал рассуждать хозяин. — Пришлют, наверно, какого-нибудь лейтенанта, он, как увидит у меня оружие, сразу взбеленится: как же, выходит, не только у них есть оружие! Нынче полицейские все помешались на этом… Озвереют непременно. А крестьяне… ты не знаешь, до чего их тяжело раскачать. У мужика все его добро по частям из рук тащат, а он все верноподданно кланяется! Зубами скрипит, но кланяется. Вот она, покорность перед начальством, она у них в крови… Но если уж меня в кандалах поволокут, может, хоть это подействует на них…
— Еще как!
— И вот что, Георг: повидай сегодня Редера из Каролиненхорста, он остается здесь заместо меня. Пусть в воскресенье парни из четырех-пяти деревень объедут верхом округу и зачитают заявление о нарушении прав. Текст сочинит Падберг, в редакции «Бауэрншафт». Пусть созовут всеобщий сход и устроят в Альтхольме большую демонстрацию протеста. И промаршируйте возле тюрьмы. Уж я вас услышу из камеры.
— Все будет сделано.
— И не забудьте передать, чтобы собирали деньги. Деньги нам очень нужны. «Бауэрншафт» пускай напечатает призыв к пожертвованиям. Мне надобен первейший в мире адвокат. Процесс должен стать политическим.
— Знаю одного. Справлюсь в Берлине.
— Наипервейший! Знаешь, Георг: если за мной придут шупо, если меня закуют да еще поколотят, — это будет лучший день в моей жизни!
Хеннинг дождался, пока арестовали Раймерса, и поехал в Альтхольм, чтобы поговорить со Штуффом.
Уже стемнело, когда он прибыл в город, однако газетчика удалось отыскать быстро. Хеннинг прикинул: в Альтхольме сорок — пятьдесят кабаков, в одном из них наверняка торчит Штуфф. Он оказался в третьем по счету.
Штуфф хмур и неразговорчив. Хеннинг рассказал ему о Тредупе, но Штуффа сегодня, кажется, ничто не может расшевелить. Он пьет рюмку за рюмкой, и у Хеннинга такое чувство, будто Штуфф не очень-то слушает его. К рассказу о событиях в Штольпе он лишь заметил: — Глупая шутка! — и нетерпеливо спросил: — Что еще?
Хеннинг начинает снова. Рассказывает об аресте Раймерса.
— Сам я при этом не присутствовал, мне нельзя было показываться, но я подглядывал из-за ограды, а потом расспросил жену Раймерса и народ.
— Подумаешь, великое событие! Обычный арест! И по закону.
— Позвольте: то есть как по закону? Бежать он намеревался, что ли?
— По подозрению в сокрытии.
— Да чего там скрывать, когда есть фотоснимки?! А, ладно, — уступает Хеннинг, — к чему нам спорить… В общем, они приехали в начале седьмого — два криминалиста и грузовик с шупо. Целый отряд! За одним человеком! Правительство выставляет себя курам на смех. Но я позаботился о встрече. На улицу сразу хлынул народ. И толпа все росла и росла.
— Значит, дело все-таки не в одном человеке.
— Но позвольте, это же были мирные крестьяне! Они просто глядели, никто и руки не поднял… Шупо оцепили двор. Шестеро, включая офицера и сыщиков, вошли в дом.
— Что за офицер?
— Мы ожидали, что пришлют какого-нибудь лейтенантика. Представьте: явился полковник Зенкпиль собственной персоной… Дальнейшее мне известно со слов жены старосты и других очевидцев. Вошли они в комнату. Франц, то есть Раймерс, стоит у стола с ружьем в руках. А на столе еще пять ружей. Фараонов прямо в дрожь бросило. Молодые тут же схватились за пистолеты, а сыщики укрылись за печкой.
— Кому охота лезть под пули.
— Шестеро против одного!
— Какая разница? Ну и дальше?
— Полковник был спокоен. Он пошутил, уселся в кресло. Но Раймерс велел ему встать и отодвинул кресло, поскольку он, хозяин, не приглашал садиться. Затем потребовал, чтобы все вошедшие в его комнату сняли фуражки и шляпы.
— Какая чепуха. Солдатам снимать фуражки?!