— Да, я тебя позвал, — процедил Штуфф, — я! — Он внезапно рассвирепел: — Хочешь, в воду тебя брошу?! Каналья! Иудушка!
Тредуп посмотрел на Штуффа, на пустынную темную улицу, терявшуюся в шпалерах деревьев, и взял его под руку.
— Ну чего ты скандалишь, Штуфф, пойдем. Вон уже «Грот» близко.
И Штуфф вдруг вспомнил, что ему что-то надо от этого человека. Что-то, связанное с уголовной полицией и с проклятыми фотоснимками. А может, и не со снимками? Он уже точно не помнит. Ну да ладно, что-нибудь придумает, вот только сядет за столик и хлебнет пива.
Кто-то распахнул двери «Грота». В летнюю ночь ворвалась джазовая музыка, заглушив шум воды.
Штуфф крепче ухватился за Тредупа: — Идем, мой мальчик. Сейчас мы с тобой хорошенько тяпнем. Ужасно хочется выпить.
Спустя два часа оба все еще сидят в «Гроте». Они крепко выпили; у Штуффа лицо побагровело и отекло, Тредуп бледен и часто выбегает на минутку.
Штуфф, этот толстяк Штуфф, лишенный всяких иллюзий, оказывается, глубоко переживает замечание Тредупа, что «за него ни одна не пошла». Задетый за живое, он решил поэтому рассказать Тредупу о своих победах, былых победах.
— Знаешь, Тредуп, в городском парке нет ни одной скамейки, ни одного куста, где я бы не повалялся с девчонкой. А темная Бургомистрова аллея… Ты послушай, как я однажды чуть не погорел… — И он описывает эту историю, останавливаясь на подробностях, а под конец говорит: — Да, какие тогда были девочки, Тредуп! Не то что теперешние голодные воробьи! А чудесное белое белье, как оно светилось в темноте! Когда я вижу теперь бежевые и лиловые ляжки, пропадает вся прелесть.
— Чего я хотел спросить… — пробормотал Тредуп. — Ты что-то сказал насчет предательства. А, вспомнил: Иудушка. Из-за того, что не отдал снимки вам, да?
— Забудь это, Тредуп, забудь! — растроганно воскликнул Штуфф. — Люди не ангелы. Если бы все, что я натворил, стало известным, сидеть бы мне и сидеть за решеткой.
— Преувеличиваешь небось… Как ты думаешь, кто-нибудь еще знает о том, что я продал снимки?
— Преувеличиваю? Как бы не так! Вот слушай: в Штеттине, на одной улочке, в одном флигельке, живет одна женщина… Если бы она знала мою фамилию и решила бы меня выдать! Значит, дело было…
Штуфф потерял нить мысли, и Тредуп воспользовался паузой, чтобы задать вопрос: — Как ты думаешь, крестьяне знают о снимках? Понимаешь, вот уже несколько дней какой-то…
— Первый раз я пришел к ней с Хенни. Хенни хотела, а я не хотел… Она не требовала, чтобы я на ней женился, не требовала от меня никаких денег, говорила, что сама вырастит ребенка. Ну а я все равно повел ее туда. Входим… Я Хенни предупредил, что если она этого не сделает, то любви нашей конец. Она, понятно, хныкала: «Оставь мне ребенка, оставь».
Значит, входим. Комната с кухонной плитой, сидит эта женщина, с ней два сына, больших. Да, только мы явились, они тут же за дверь, без слов. Женщина — такая маленькая, желтая, прежде работала медсестрой-акушеркой. За эти дела уже не раз в тюрьме побывала. Я даже рта не раскрыл, все поняла с первого взгляда: «Ложитесь-ка сюда, на стол!» — говорит она Хенни, а мне: «Двадцать пять марок».
Тяжело дыша, Штуфф уставился взглядом в одну точку.
— В общем, дело у нее налажено. Шприц, вода, а главное, чтобы подходящий срок был. Через сутки, то есть двадцать четыре часа, Хенни избавилась от ребенка. Случилось это ночью, так что никто и не узнал. А на следующий день пошла на работу. Горничной служила.
Как она мне про это рассказывала, ах, Тредуп, до сих пор по ночам снится! «Посмотрела я на ребеночка, — говорит, — не смогла так вот выкинуть, не глядя… Девочка была». Веришь, Тредуп, я ревел, когда ее слушал, по-настоящему ревел.
— Наверно, это давно уже было, — отозвался Тредуп.
— Да нет, не очень, — распушил опять хвост Штуфф. — Потом я еще три раза бывал у той повитухи. А одну девку я уговорил дать лжеприсягу… Да, скоты мы, Тредуп, все мы скоты. Днем бегаешь, занимаешься всякой всячиной, как и другие, но вечером, когда насидишься в кабаках и хмель ударит по мозгам, вот тогда понимаешь, какая ты скотина: я, ты, все.
— Штуфф, — сказал Тредуп, внезапно решившись и побледнев от волнения. — Штуфф, за мной все время кто-то следит.
— Да ну, тебе померещилось.
— Я думаю, это из-за снимков.
— Каких снимков? А-а, из-за снимков… Не-е, с этим все, тебе ничего не будет. Вот только в понедельник, когда крестьяне пойдут на демонстрацию, ты там не показывайся. А вообще, ничего с тобой не случится.