— Нет, Штуфф, тут что-то есть. Ведь у губернатора бомбу взорвали.
— Думаешь, из-за снимков? Дурачина! — засмеялся Штуфф. — Ее взорвали из-за налогов, чтобы попугать правительство. И оно уже, будь спокоен, полные штаны наложило.
— И все-таки за мной кто-то ходит, — настаивает Тредуп. — Не с тех пор, а в последние дни.
— Может, кто-нибудь пронюхал о деньгах? Кстати, сколько ты отхватил?
— Триста… Нет, о них никто не знает.
— Значит, пятьсот. И много уже потратил?
— Десять марок!
— А жена?
— Тоже не знает. Деньги не дома.
— Тогда лучше кому-нибудь скажи, где деньги. Всякое ведь может случиться.
— Ага, значит, ты тоже допускаешь!.. Нет, никто не узнает, они закопаны. Хоть убей, не скажу.
— Не болтай. Ты пьян. Ну кто тебя собирается убивать?
— Хотя бы тот тип из журнала, который вместе с тобой приходил ко мне тогда ночью. Или этот, что теперь следит.
— Это кто же?
— Такой низенький, толстый. Волосы курчавые. Черные.
Штуффа внезапно осенило: — Скажи-ка, ты Пардуцке знаешь?
— Пардуцке? Нет. А кто это?
— Слушай, Тредуп, — Штуфф навалился на стол. — Ты в последнее время ничего не натворил? Ну, что-нибудь солидное, — не какую-нибудь там мелочишку слямзил, когда хозяин пошел объявление писать и ты в лавке один остался, — а по-крупному?
— Скотина ты, Штуфф, — сказал Тредуп. — Настоящая скотина. Так вот, знай: ни по-крупному, ни по мелочи.
Штуфф заклинающе выпучил на него глаза: — Даешь голову на отсечение?
— Дам. Ни краж, ни абортов, ни склонения к лжеприсяге, ни бомб, ни чего-либо еще.
— Пожалуй, он на сей раз не брешет, — сказал Штуфф. — Значит, Пардуцке идиот. Пусть его ходит, ты здесь ни при чем, Тредуп. Он выслеживает кого-нибудь другого.
— Но я боюсь, Штуфф. Стоит мне обернуться, вижу: кто-то идет. А хуже всего, знаешь, если никого нет… тогда у меня просто голова выкручивается, пока я снова его не увижу…
— Трус! Вот у нас, на фронте…
Но Тредуп, не слушая его, продолжает: — У меня на затылке есть одно место, я все время чувствую его. Такая полосочка, поперек черепа. Вот здесь, над шеей. Я не шучу. Понимаешь, там все время что-то давит, такое чувство, что меня обязательно треснут по черепу. Вот так, сзади. Раз — и готово.
Надеясь на утешение, он уставился на Штуффа.
— Вот у нас на фронте был вице-фельдфебель, — завел опять Штуфф. — Так у него так же началось…
— Погоди, — перебил его Тредуп. — Ты скажи, что мне делать. Ведь так можно и рехнуться.
— Вице-фельдфебель, — гнет свое Штуфф, — тоже попал в одно заведение…
Тредуп резко поднимается.
— До свидания, Штуфф. Надеюсь, ты тут расплатишься. — Берет свою шляпу и уходит.
А на улице по-прежнему летняя ночь, темная и безлунная. Чуть шевелятся листья деревьев, шумит вода у плотины, и на черной глади пруда поблескивают отражения газовых фонарей.
Прислонившись спиной к дереву, Тредуп внимательно оглядывает улицу, ведущую в город. Проезжая часть хорошо освещена фонарями, там никакого движения; тротуары тоже безлюдны, ни одной тени. Но по обе стороны улицы тянутся ряды лип, и за деревом может прятаться человек, а то и два, кто знает. Выскочат, стукнут по голове — по тому самому месту на затылке… Хорошо, если внезапно, испугаться не успеешь, а вот когда ждешь удара… жуть.
«Надо бы вернуться в погребок и вызвать по телефону такси с Вокзальной площади, — подумал Тредуп. — Хотя нет, там Штуфф. Опять начнется пьянка, опять истории про баб, не отвяжешься…»
Выйдя на середину проезжей части, он двинулся вперед медленно, робкими шагами. Приблизившись к очередной паре деревьев, он всякий раз долго всматривался, нет ли кого за ними, и лишь после этого шел дальше.
Он миновал уже десять — двенадцать деревьев, и перед ним в конце аллеи засветились огни Рыночной площади, как вдруг из самой черной тени к нему этаким шариком покатился низенький бородатый человек… тот самый, которого он видел и вчера и сегодня…
Тредупу показалось, будто человек что-то протягивает в его сторону, не то руку, не то… Он вскрикнул, сделал огромный скачок и побежал к площади.
За собой он услышал нестройный топот — значит, их двое. Один из них крикнул: — Стой, стрелять буду!
Тредуп мчался не оглядываясь.
Второй голос крикнул: — Пардуцке, брось его! Все равно никуда не денется.