Больше всего сейчас ее удручает бесцельное и безжалостное уничтожение леса. Просто так, походя! «Ну, лес, — медлит она, — лес берегли дай Боже! Указ Петра I гласил: не вырубать по берегам больших рек лес за 50 верст, малых — 20–25 верст. А сейчас не лес — а одна опушка, лес просто уничтожается. Раньше даже сук был подобран, а сейчас деловая древесина попросту гниет. 30 % только используется, а остальное загрязняет окружающую среду. Помнится, вырубишь заполосок, так граблями загребаешь, босиком идешь — так ногу не наколешь».
Каждая семья имела свою долю в общедеревенском массиве. Отношение к ней было хозяйским. Е.И. Платунова (1900) рассказывает: «Леса около деревни были вот уже сколь хороши. А берегли-то как! В середнем поле лес был строевой. Идешь по нему, сосны стоят одна к одной, только в вершинах пошумливает, ровнехонькие. Разделен был на полосы. Каждый и ухаживал за ним. На дрова рубили в верхнем поле, и там был у каждого заполосник. Вырубишь сколь на дрова, весь сук подберешь. Мелочь всю осенью сжигали. Бурелом весь сразу подбирали. По заполоснику как по избе ходили, перешагивать нечего было — вот какой был порядок».
Лес, как драгоценное ожерелье, окружал хорошую деревню. Им любовались, гордились. У деревни Малая Ворона, что в Арбажском районе, и по сю пору сохранился небольшой березовый лесок (в километре от деревни), который называют «красивый березняк». Раньше все деревенские праздники летом только в нем отмечали. Березы все ухоженные, красивые, места между ними достаточно — можно и в игры играть, и хороводы водить. А землю всю в лесочке граблями прочищали, чтоб ни сучка, ни веточки не осталось. И впрямь! Какой праздник без леса!
А неписаные законы сохранения своего леса действовали в деревне лучше царских указов. Вот какой случай вспомнил Иван Иванович Зорин (деревня Зоринцы, 1918) из своего детства: «Раз мы, подростки, человек 8, пошли в лес за грибами на другой берег реки. Один умудрился тайком от родителей взять спички. В лесу от нас отделился, развел костер, набросал сырых еловых веток, дыму знаете сколько. Этот дым заметили в деревне и один мужик переехал реку на пароме, пришел в этот лесок, нашел нас. Допросил, обыскал каждого — не нашел спичек. Тут мы хватились этого парня (лет 10 ему было). Мужик заставил нас найти его и костер, а потом фуражками носить воду из болота и тушить костер. А болото в километре от леса. Потом повел нас на паром и сказал, что отведет в сельсовет, где дадут штрафу. Но не доплывая до берега метров 20, сказал: «Прыгайте в одежде в реку, тогда в сельсовет не поведу». А сейчас в лесу сутками ходишь — ни одной птицы не встретишь ни зимой, ни летом. У города в речушке ни лягушки, ни пиявки, ни другой живности… Даже муравьев не найти».
Разрушение такого хозяйского догляда произошло лишь в 30-е годы. Все стало государственным, то есть общим, то есть ничьим.
А.В. Сычугов (1920) припоминает такой случай: «У нашей деревни не было своего леса. У каждой деревни был свой лес, а мы вот были обделенными. Много леса было у Боровых, у Мосалыцины, Головановых. Мы у них покупали на дрова пни, чащу. Каждая деревня за своим лесом ухаживала, растила его, никто лишнего сучка не срубит. В 30-х годах леса начали у деревень отбирать, советская власть все делала общим. И вот случай у нас такой был. Нам нужны были дрова. Взяли мы разрешение на порубку леса в Бахтинском лесничестве. Пошли рубить в головановский лес. Мужики головановской деревни узнали об этом и нас — в топоры. Мы, конечно, приостановились, кто-то за лесничим убежал. Пришел лесничий Требухин и сказал: «Сейчас лес не ваш». Мужики уже ничего против не смогли сказать. Мы же полоску свою вырубили, да уехали».
А в наши дни отношение к лесу как к святыне осталось лишь у доживающих свой век стариков, для которых лес — свой, родной, близкий. Лишь они оплакивают его гибель.
Вот какие слова вырвались у 80-летней крестьянки: «Наш лес русский — сосновый бор. Да разве укладешь красоту его в какие-то слова?!» Всю жизнь лес был рядом с ними, был частью их судьбы, столь круто повернутой в XX веке.
Жизнь любого крестьянина в средней полосе России неотделима от его родной речки, ключа, пруда, любого водоема. Ведь даже с колодцем в родном дворе его связывают десятки невидимых нитей. Речка формировала ландшафт деревни, но и деревня создавала такую речку, какую ей нужно — облагораживала ее, благоустраивала. В рассказах крестьян много поэтического, много чувственного любования природой времен своего детства. И очень часто эта поэзия звучит в речи, когда они вспоминают о родной речке. Приведу лишь один такой монолог. Вспоминает Клавдия Константиновна Салтыкова (1912): «Подумай, какое прекрасное название было у деревни! Заполица! Она действительно была на склоне трех полей. И если на нее посмотреть с увала, то казалось, что эта деревня, как зеленый островок, уложенный на громадную тарелку. Дома утопали в зелени! Просматривались ухоженные улицы и дворы. Какая чистота! Реки около Заполицы не было, но был ключ (он и по сей день есть). Ключ вытекал из основания вала. Йода чистейшая! Устроена громадная колода, в которой полоскали белье. Брали воду и для питья. За водой ходили с ведрами на коромысле и возили на тачках или салазках в бочонках. Воду, вырвавшуюся из ключа, направляли в русло, сделанное селянами. Это русло лежало за лужками одвориц южной стороны деревни. За одворицами образовалась своего рода речка с ключевой водой, текущей по устроенному руслу к реке Вое. Воя принимала воду ключа. В этом месте на крутом берегу Вой была расположена деревня Волки, а на пологом берегу — мельница, ее звали Волковская мельница. Какое это было красивое место! Вдоль пологого берега Вой раскинулись луга, в половодье они заливались водой. Травы росли прекрасные. Сколько стогов сена сметывали на этих лугах!
За ключевой речкой следили, чистили ее. Помню, за деревней Заполицей сделали небольшой пруд, в котором купались в жаркое время года. Но вода в пруду была холодной, не успевала нагреваться. Помню еще одну «услугу» ключа. В деревне, в конце лужка, строились бани. Почти у каждого дома были баньки. Так вот, в субботний день напарятся в баньке, выскочат — и бух в речку; поныряв, побулькавшись — снова обратно в баню. Красота!»
Были деревни жившие рекой. А в большинстве других деревень были свои заядлые рыбаки, которые жить не могли без реки и рыбалки. Так что река не только поила людей, землю — она еще и кормила крестьян, привязывала к себе цепко людей круглый год. Река — это отрада души и сердца человека на Руси.
В узком смысле слова для крестьянина «земля» — это пашня под хлебом, а в широком — это и луга, леса, реки… — все, что его окружало. Не в переносном, а в прямом смысле слова крестьянин кормился с этой земли. Потому и цена ей — его жизнь. Помнят об этом старики: «А земля для крестьян раньше дороже золота была. Раньше землю делили по мужикам. Да еще ведь как? Если родится парень в семье, дак ждали еще пока подрастет он лет до десяти, а то ведь, может, умрет. А потом уж стали по едокам делить. А обрабатывали-то землю ей-е-ей как! Сперва по весне вспашут, потом навозу навозят, по осени снова вспашут да проборонят. Земля-то ведь как пух станет, не то что сейчас». М.С. Семенихина (1909) также говорит о таком уважительном, чувственном отношении крестьянина к своему полю: «Чтобы земля родила, надо было за ней хорошо ухаживать. Работы было много. Только паровое поле пахали 3 раза в год: один раз весной под пар, перед сенокосом возили на него навоз и запахивали, а третий раз пахали в августе, чтобы посеять озимую рожь. В полях, жите сорняков не было. Я вот думаю, что травы в жите не было потому, что хорошо пахали землю, не топтали ее, ведь пахали сохой, не выворачивали красную землю, старательно боронили. Я помню, как боронила за тятей (он сеял) и он не разрешал на избороненную землю ступать даже босой ногой».
Реки и воды, леса и пашни, луга и воздух — все это жило в каком-то единстве с человеком. Культ природы был частью целостного религиозного миропонимания русского крестьянина. Вот как это проскользнуло в рассказе А.И. Русановой (1915): «Деревенька стояла в очень хорошем, благодатном месте. Вокруг были луга. Трава была такая, что когда пастух собирал коров, так они не видны были только одни черные спины виднелись из травы. А воздух-то какой был! Как вдохнешь — так выдыхать не хотелось. Наша деревенька-то стояла на холме, а под холмом у нас бежал родничок. Вся деревня туда по воду ходила. Было два колодезя-журавля, но как-то из них воду не очень пили — все к родничку ходили. Любовь к земле у всех была — от старых до малых. Перед севом старики выйдут в поле и «разговаривают» с землей — мнут в руках, приложат к губам и скажут потом, можно начинать сеять или нет».