— Культисты… — Огаст презрительно фыркнул. — Чёртовы культисты, в самом сердце нашего города! — Его голос сорвался на яростный рык; он резко поднялся из-за стола, движения были нервными, словно он сам не верил в собственные слова. — Они напали на Рождество! Представляешь? На Рождество! — В его голосе звучали не только гнев, но и глубокая боль. — Насколько им плевать на власть, на всё, что мы строили годами?! — Он жестом указал на окровавленный молот, подчеркивая бессилие и отчаяние.
Опустившись обратно в кресло, он оставался напряжённым, словно готовым к броску. Тяжёлый вздох вырвался из его груди, разбивая тишину на осколки отчаяния.
— Они ищут силы… покровителей… — пробормотал он почти беззвучно, словно разговаривая с самим собой. Его взгляд застыл в одной точке, он видел призраков прошлого. — Пока мы воевали… наши дети… — Он замялся, подбирая слова. — Наши дети, не видевшие ужасов войны, те, кто должны были жить в мире и радости, нашли убежище в этом проклятом культе… — Его слова прервал скрип стиснутых зубов. Сжатые кулаки говорили не только о ярости, но и о безысходности. Он был разбит не врагом на поле боя, а врагом внутри собственных стен, врагом, которого сам же и взрастил.
— Мне нет дела до твоих хлопот, мэр. — Голос Крида был спокоен, но в нём уже чувствовалась сталь. — Где Бель? — Этот вопрос прозвучал резче, в нём уже не было скрытого напряжения, он был прям, жесток и требовал немедленного ответа. Огаст резко вжался в кресло, словно от невидимого удара. Его фигура буквально съёжилась, он стал выглядеть меньше, слабее, чем мгновение назад. Его прежняя уверенность исчезла, уступив место страху, осязаемому и ужасающему.
— Где Аннабель? — Крид сделал шаг вперед, его тень упала на мэра, еще больше сдавливая его, заставляя чувствовать себя загнанным в угол зверем. Его голос стал ниже, но приобрел новую, еще более опасную интонацию. Он находился теперь в нескольких сантиметрах от Огаста, его взгляд был холодным, не отражающим никаких эмоций, только целеустремленность и неизбежность.
Воздух между ними сгустился, наполнившись напряжением, осязаемым и давящим, словно твердая стенка. Огаст еще сильнее съёжился, стараясь стать невидимым, раствориться в своём же кресле. Его взгляд был устремлён в пол, он не встречал взгляд Крида, словно пытаясь избежать неизбежного контакта, контакта не только взглядов, но и судеб. Молчание тянулось, но теперь это было не молчание вызова, а молчание полного поражения. Огаст был сломлен, и его страх был осязаем, видим даже без слов.
— Культисты, Виктор Иоанович. Культисты, — Огаст пробормотал что-то невнятное, его голос был тихим и безжизненным, слова звучали словно из недр его души, как из узкого горлышка бутылки. Он выглядел как марионетка, лишённая воли, а его слова были лишены всякого смысла и силы.
— КУЛЬТИСТЫ?! — Крид взорвался, словно услышав это впервые, его рык пронзил кабинет, словно удар молнии. Он вскочил с кресла, его тело наполнилось яростью, готовой разрушить всё на своём пути. — ТЫ ГОВОРИШЬ О КУЛЬТИСТАХ, КАК БУДТО ЭТО КАКОЕ-ТО МЕЛКОЕ НЕУДОБСТВО?! — Его голос был наполнен свинцовым гневом, каждое слово было ударом в лицо бессильного мэра. В этот же миг, будто в ответ на его взбесившийся гнев, все свечи в кабинете вспыхнули резким, адским синим пламенем, выстреливая вверх на метр, заполняя комнату нереальным, призрачным светом. Пламя дрожало и колыхалось, как живое, отражая бешенство Крида и отчаяние мэра.
Огаст, словно парализованный вспышкой сверхъестественного огня, вцепился в подлокотники кресла, его тело сотрясалось от ужаса. Мэр закашлялся, и его голос с трудом прорывался сквозь смятение. Он начал бормотать молитву на латыни, слова сливались в один бессвязный поток — попытку убежать от реальности, укрыться в убежище веры перед лицом неумолимой правды. Его молитва была отчаянной попыткой удержаться на плаву, не утонуть в океане страха и бессилия, который его окружал. Но синее пламя свечей не утихало, оставаясь жутким, непрекращающимся свидетельством его поражения, и его молитва походила на беспомощное шептание на ветру.