— Что они сделали с Бель? — вопрос Крида прозвучал спокойно, холодно, как лёд. Синее пламя свечей, бушевавшее мгновение назад, внезапно погасло, оставив после себя только густую тьму, подчёркивающую напряжение момента. Комната погрузилась в полумрак, в котором фигура Крида казалась ещё более грозной, а дрожь Огаста — ещё более заметной. Тишина затянулась, словно пропасть между двумя мирами. Крид ждал, не торопясь, с терпением хищника, приготовившегося к долгой осаде.
Огаст продолжал дрожать, как листок на ветру. Его прежняя робость сменилась неким тупым отчаянием, он был сломлен и готов рассказать всё, что знает, лишь бы унять адский огонь, кипевший у Крида в груди. Его взгляд был устремлён в пол, он не смел поднять глаза на Виктора. В этой полной мрака комнате он казался ещё более беспомощным, ещё более маленьким, чем прежде. Но его ответ был внезапно чётким, ясный и не оставляющий сомнения в его правдивости.
— Они увели всю паству… и мать-настоятельницу… — его голос был ровным, почти безжизненным, как будто он читал готовую речь. — …в заброшенный рудник Морньяно. — Он проговорил это спокойно, не торопясь, словно понимал что только правда может спасти его теперь, и потому даже не попытался украсить или смягчить свою историю. Слова прозвучали резко, словно выстрел, разрывая тяжёлую тишину кабинета. В этом резком звуке Крид услышал не только сухие факты, но и что-то ещё: признание в бессилии, приговор и отчаянную надежду на помилование.
Слово «ничтожество», оброненное Кридом, прозвучало как приговор. Холодное, резкое, оно повисло в воздухе, словно осколок льда, отражая полное презрение к Огасту и его бессилию. Крид не стал задерживаться, не оглядывался на дрожащего мэра. Его фигура, прямая и непреклонная, резко контрастировала с съёжившейся формой Огаста, спрятавшегося в своём кресле, словно пытающегося стать невидимым. Крид просто развернулся и покинул кабинет, оставив Огаста наедине со своим страхом и ожиданием расплаты.
Дверь за ним захлопнулась с глухим ударом, но тишина в ратуше продлилась недолго. За ней последовало глубокое, резкое обращение Крида, пронзившее каменные коридоры здания и эхом разнесшееся по всем его залам. Это уже был не спокойный, взвешенный тон, а могучий голос воина, полный ярости и непреклонной решимости. Его слова были приказом, не терпевшим сомнений и отлагательств. В них слышалась бескомпромиссная воля к победе, способная сломить любое сопротивление.
— Бернард! — прогремел Крид, и его голос эхом отразился от каменных стен. — Собирай стражу немедленно! — Он сделал паузу, чтобы его слова улеглись в ушах всех присутствующих. — Мы идём очищать город! Мы идём на охоту на безбожников и еретиков! — Его голос был наполнен справедливым гневом и железной решимостью. Это было объявление войны, и в этом призыве слышалась не только угроза, но и обещание наказания для тех, кто посмеет противостоять ему. В ратуше сразу зашевелились, воздух наполнился напряжением, ожиданием неизбежного столкновения с тьмой. Охота началась.
Каменные своды холла ратуши гудели от недавнего приказа Крида. Воздух, еще не успевший освободиться от эха его голоса, дрожал от напряжения. Чиновники суетились, стража собиралась в неряшливые группы, шепот и торопливые шаги свидетельствовали о наступающем беспорядке. Тень надвигающейся бури легла на всё здание. В этом хаосе, среди суматохи и неразберихи, появился он.
Дверь в холл распахнулась с глухим ударом, и на пороге появился Бернард. Высокий, широкоплечий умбриец, настоящий сын своей земли, он был идеальным воплощением силы и мощи. На нём блестели тяжелые латы, отполированные до зеркального блеска, — доспехи рыцаря, прошедшего не одну битву. Они защищали его тело, но не скрывали его мускулистого тела, готового к боевым действиям. В его руках лежал массивный двуручный меч, его стальное лезвие сверкало, готовясь пролить кровь врагов.
Бернард остановился на пороге, его взгляд охватил собравшихся стражников, оценивая их готовность к бою. Его походка была твердой и уверенной, не торопливой, но и не медленной. В ней чувствовалась сдержанная сила, спокойствие перед бурей.
Воин не произнес ни слова, но его присутствие само по себе было приказом к действию. Этот приказ выражался не в словах, а в силе и готовности к битве, которые он излучал. Медленно и целенаправленно он начал продвигаться сквозь толпу, его фигура, словно гроза, возвышалась над всеми, наполняя холл ратуши властью и ожиданием неизбежного.
Остановившись перед Кридом, Бернард быстрым, точным движением снял шлем. Лицо угрюмого воина, освобожденное от шлема, словно древняя статуя, молниеносно обрело жизнь. Загар, подобный отполированной бронзе, подчёркивал резкость скул и глубину морщин, рассказывающих о множестве битв и лет, прожитых под палящим солнцем Италии. Морщины, словно карты извилистых горных дорог, веяли историей, не лишая лицо мужественной красоты. Рот, прямой и твёрдый, смягчался лёгкой игрой улыбки в уголках губ – улыбки не просто вежливой, а искренней, раскрывающей глубокое уважение и радость встречи с давним товарищем.