Их путь пролегал через останки некогда процветающих деревень – разрушенные дома, зияющие пустотой, словно вывернутые наизнанку черепа. Останки людей и нечисти, сплетенные в жутком смертельном объятии, застыли в вечном противостоянии. Победителей не было, лишь застывшие в момент смерти фигуры, запечатлевшие отчаяние, ярость и безмолвный ужас. Разрушенные дома напоминали декорации к нескончаемому спектаклю смерти. Дети с разорванными игрушками в мертвых руках, женщины, цепко державшие погибающих чад, воин с перерезанным горлом, еще сжимающий сломанный меч... Ужасающие детали рисовали картину застывшего кошмара.
Воздух был наполнен тяжёлым, насыщенным запахом разложения и смерти, словно смола из адского котла. К нему примешивалась едва уловимая, приторно-сладкая нота миндаля — словно призрачное дыхание нечисти, незримое, но ощутимое присутствие, наполняющее этот разрушенный мир.
Этот запах был не просто ароматом, а символом всепоглощающего ужаса, который словно оставлял свой след на каждом осколке былой жизни. Он как будто говорил о безысходности и необратимости происходящего.
Тишина, окружавшая их, казалась тяжелее любого доспеха. Её нарушали лишь монотонный стук копыт по разбитой дороге и редкие порывы ветра, которые, словно шепот призраков, пролетали сквозь остовы разрушенных домов. Это была тишина смерти — глубокая, угнетающая, полная призрачных стонов и шепота нечисти, живущей в тени разрушенной Италии.
Ночь обрушилась на руины церкви тяжелым влажным одеялом. Звезды, если они и были, тонули в пепельном тумане, следе ангельской бойни. Остатки стен, ободранные и изувеченные, напоминали скелеты, свидетельствуя о былой святости, потопленной в грязи и крови. Виктор Крид и ведьма разбили лагерь в самом сердце разрухи. Огонь костра дрожал, словно от холода, но это был не физический холод, а ледяное дыхание безвременья.
Пламя плясало в мраке, отбрасывая длинные, изломанные тени, оживляющие руины, превращая их в сцену зловещего театра. Ведьма сидела неподвижно, закутанная в темный плащ, лицо скрыто в тени, словно она была не из этого мира, а призраком из глубин вечности. Её платиновые волосы, как застывшая ледяная река, ниспадали вниз по спине, отражая блеск пламени. Тишина была настолько густой, что казалась осязаемой. Лишь треск поленьев и шепот ветра в щелях стен нарушали эту безмолвную симфонию тьмы.
Крид наблюдал за ней, лицо его, изборожденное временем, оставалось непроницаемым. Он прожил тысячелетия, видел бесчисленные смерти, испытал немыслимые ужасы. Но эта ведьма, недавно подчиненная, вызывала в нем особый интерес. Холодная, расчетливая, лишенная человеческих эмоций. Именно это и делало её ценной.
Он медленно приблизился, шаги его бесшумны. Остановившись рядом, он смотрел на танцующие языки пламени. Несколько долгих минут они молчали, вслушиваясь в тишину руин, в шепот ветра, в собственные мысли, словно пытаясь пробить маску безразличия, скрывающую истинную сущность ведьмы. Крид знал – за этой маской что-то скрывается. Он чувствовал это. И это было его целью.
Тишина между ними повисла тяжелее пепла, оседающего на руинах. Пламя костра, подобно живому существу, то вздымалось, то опадало, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы. В этом танце света и тьмы чувствовалась зловещая красота, как отражение их собственного существования.
Крид произнес спокойно, но с холодной сталью в голосе:
— Ты ничего не чувствуешь?
Ведьма не повернулась, её лицо, скрытое в тени, оставалось непроницаемым. Её ответ прозвучал ровно, бесстрастно, словно эпитафия на камне:
— Лишь цель.
Её голос был подобен зимнему ветру — холодный, резкий, пронизывающий. В нём не было ни капли тепла, ни намёка на человеческие чувства. Это был голос инструмента, лишённого собственной воли, сосредоточенного исключительно на выполнении задачи.
Улыбка Крида была короткой, почти незаметной, но в ней читалось нечто большее, чем просто удовлетворение. Это было понимание, принятие того факта, что он обрёл идеальный инструмент. Бездушный, преданный, способный на всё ради цели.
Он прошептал себе под нос, слова почти растворились в треске костра и шепоте ветра: