Его голос, глубокий и спокойный, словно шепот смерти, прорезал тишину:
— Что, по-вашему, превыше всего? Душа или тело?
Он не смотрел на ведьму, его взгляд был прикован к танцующему пламени, словно он видел в нем отражение вечных противоречий человеческой природы.
Ведьма выдержала паузу, её молчание было многозначительно, а глаза, подобные осколкам застывшего янтаря, не отрывались от лица инквизитора. В этом молчании чувствовались и насмешка, и понимание его натуры, и нечто ещё, недоступное Криду.
— Гармония, господин инквизитор. Гармония между светом и тьмой, между душой и телом, между добром и злом, — её голос был спокоен, ровен, лишён эмоций. — Но в этом мире… гармонии нет. Есть лишь игра теней, и мы все — лишь пешки в руках более могущественных сил.
Крид улыбнулся – холодной, ледяной улыбкой, пронзающей ночную тишину. Он понимал: она права. В их мире, разрушенном ангелами и оскверненном прочей нечестью, гармонии не существовало. Лишь бесконечная борьба, игра с высокими ставками, и они все были в ней задействованы.
— И что вы будете делать, когда победит тьма? — спросил он, его голос был спокоен, но в нем звучало предупреждение.
— Найду свою гармонию в этом тёмном мире, господин инквизитор. А вы?
Крид молчал. Он не знал ответа. Он видел в себе зверя, которого кормил местью и гордыней. И он не знал, сможет ли он его усмирить, сможет ли найти свою гармонию в этом безумии. Дождь продолжался, смывая пепел и забытые грехи. Игра продолжалась, но теперь ему и правда было интересно.
Дождь барабанил по обломкам черепицы, превращая ночную тишину в монотонный, гнетущий ритм. Внезапно Крид заговорил, его голос — холодный и спокойный — прорезал ночную тишину:
— Назови своё имя. Негоже обращаться к собеседнице «эй ты, чёртова ведьма».
Его улыбка была короткой, почти незаметной, но в ней читались ирония, вызов и скрытая угроза.
Ведьма ответила не сразу, выдержав паузу, наполненную искусственным испугом:
— А разве можно говорить инквизитору своё имя?
Крид усмехнулся. Он понимал, что она скрывает истинные эмоции за маской притворного страха.
— Ты же не демон?
Ведьма снова замолчала, на этот раз в её молчании слышались раздумья, расчет и нечто ещё, неуловимое для Крида. Наконец, её голос прозвучал спокойно, без эмоций:
— Катарина…
— Что ж, за знакомство! — Крид достал из-за пазухи небольшую чарочку с темной жидкостью и протянул ей. — Это взвар, собранный в лесах Сполето. Может, согреет в этот холодный вечер, а то простудишься ещё, а мне потом лечи. Пей! — приказным тоном рыкнул инквизитор.
Аромат трав и специй прорезал тяжелую тишину ночи. Это был не просто жест знакомства. Игра продолжалась, они будут пытаться вычислить друг друга, искать слабости. И неизвестно, кто одержит в ней верх.
Глава 9
Неаполь. Имя, когда-то вызывавшее образы солнечного света, теперь рождало лишь мрак. Город, раскинувшийся на берегу бурного моря, когда-то пылавший жизнью, ныне представлял собой бескрайнее поле разрушения, залитое полумраком и пропитанное привкусом ржавой стали и разложения. Воздух, тяжелый и душный, словно дыхание трупа, проникал в легкие, оставляя горький привкус металла и гнили. Солнце, бледное и бессильное, словно само испугалось царившего здесь ужаса, уже скрылось за горизонтом, оставляя после себя только бескрайний мрак, в котором шептали призраки былых времён. Виктор Крид, его лицо, выражало лишь холодное безразличие к этой ужасающей картине разрушения. Рядом, дрожа от холода, стояла Катарина. На языке Виктора оставался привкус стали – горькое напоминание о бесконечной резне.
Бывшие величественные соборы теперь стояли разрушенными скелетами, их росписи и фрески изуродованы, превращены в ужасающие гротески. Древние дворцы, когда-то символы богатства и роскоши, теперь были разорены и осквернены. Улицы, когда-то шумевшие от жизни, теперь были завалены останками людей и животных, перемешанными с осколками фресок и мозаики. Даже море, когда-то ласково омывавшее берега города, теперь казалось безразличным к страданиям, его волны напоминали бесчувственные ладони, в отчаянии молящие о помощи. Всё это создавало атмосферу ныне забытого богом города, заточенного в когти смерти. Привкус стали на губах Виктора усиливал ощущение холодной, зловещей жестокости, с которой была совершена вся эта резня.