Дункан остался один. Он был новичком, а потому никаких действий от него сейчас не требовалось, кроме как вовремя явиться на совещание.
Он огляделся. Коридор был пуст. Отворив дверь палаты, где лежал Кейд, Дункан вошел внутрь.
Здесь полная тишина нарушалась лишь гудением вентилятора, изредка тихо попискивали разнообразные приборы с мониторами, фиксировавшие состояние Кейда. Несколько долгих минут Дункан стоял у койки Кейда и смотрел на своего начальника, раздираемый самыми противоречивыми чувствами и мыслями. Уже не однажды доводилось ему помогать раненому командиру, вытягивать его буквально с того света. Однако он помнил приказ Кейда: ни за что и ни при каких обстоятельствах к нему не прикасаться.
«Ты можешь его исцелить».
Мысль эта явилась сама собой, и прогнать ее он был уже не в силах. Но Дункан не хотел лгать самому себе: на самом деле он подумывал об этом еще до того, как зашел в палату.
«Это же просто. Не требует особых усилий».
Все верно, чистая правда. Все, что он должен сделать, — это положить руки на тело Кейда и думать, усердно думать о том, что раны исчезают, испаряются, словно их не было вовсе.
«Ты делал это и прежде, и раненые даже о том не подозревали».
И это тоже правда. В прошлом, в далеких заморских странах, он исцелил тысячи незнакомых ему людей. Но потом поклялся никогда больше не использовать свой дар.
«Но ведь ты уже нарушил эту клятву, разве нет? Исцелил сержанта Ольсена, сильно пострадавшего во время падения вертолета. А уж этого человека незнакомцем никак не назовешь, он один из твоих командиров».
Дункан принялся расхаживать взад и вперед возле постели больного, нерешительность причиняла ему почти физические муки. Однажды опозорившись в Китае, он решил, что дар — это скорее проклятие, нежели благословение Господне. И поклялся никогда больше не прибегать к той таинственной силе, что жила у него внутри. Тогда на протяжении нескольких месяцев внутренний голос так и подталкивал его, ныл, жаловался, убеждал, но он оставался верен клятве, ему удавалось побороть искушение.
Вплоть до сегодняшнего дня.
Дункан вздохнул, понимая, что более не в силах противиться.
Под гул вентилятора и попискивание монитора, на котором отражалась сердечная деятельность Кейда, Дункан опустился на колени посреди палаты и начал молиться.
— Святой Отец всемогущий, с тяжелым сердцем обращаюсь к тебе я…
Спустя какое-то время он принял решение.
Он спал.
И видел во сне холодное серое море, волны которого лизали серый песок пляжа, видел серый шар солнца, что медленно опускался к серому горизонту. Он стоял возле самой кромки воды, обозревал унылое серое пространство, ждал. Хотя и осознавал, что ждать больше нельзя. Но в сердце ожила надежда, хоть он и понимал, насколько неуместна она в таком мрачном месте. Надежда возникла вопреки всему, и игнорировать ее было нельзя. Он пришел сюда, в это время и место, как бы оно там ни называлось, с целью… встретить кого-то?.. Что-то увидеть?..
Он не знал.
Но чувствовал: оно уже близко.
Знал это твердо, как свое собственное имя.
И вот он стоял на этом необычном берегу. Стоял, надеялся и смотрел, как серое солнце заваливается за горизонт и вокруг сгущается всепоглощающая чернильная тьма.
А он все ждал.
Все смотрел.
Вдруг где-то вдалеке, среди темных неприветливых вод, блеснул лучик света, такой живой, яркий, обнадеживающий, что сердце его забилось в радостном предвкушении.
Но, увы, время его истекло.
Где-то позади, за спиной, раздался в ночи ужасающий злобный рев невидимого существа, который тут же подхватили другие. Их были дюжины, и зловещий вой, казалось, заполнил собой все пространство ночи.
Он инстинктивно потянулся к мечу, что висел за спиной в ножнах.
Он узнал этот вой и визг, слышал его достаточно часто во время своих путешествий в потусторонний мир. Знал, что издает его стая псов-призраков, учуявших близкую добычу.
И он развернулся и бросился им навстречу, размахивая мечом.
Они показались из тумана — стая мчалась вперед по каменистому берегу. Теперь, когда они собрались вместе, потребность в призывном вое отпала. И псы в зловещей тишине летели прямо на него.