Листья срывая, взвился осенний ветер.
В расцвете цветы — и уже опадают…
Проходит всё — кто за это в ответе?
Сюаньжень усмехнулся и опустил голову.
Ли Юй спросил.
— Но почему она ищет меня?
Ван Шэн улыбнулся.
— Так ведь смерть — не завершение земного пути, а его искупление. Вы, любовники, встречались вновь и после смерти, в новых перерождениях, эти повторы делали жизнь любящего страданием, а жизнь любимого превращали в бесконечную череду сновидений, вечный поток метаморфоз, когда чувство берется неведомо откуда и уходит в непостижимые глубины, умерщвляет живых и оживляет мертвых, и если живой не может забыть о смерти, а мертвый не возвращается к жизни, нет здесь подлинного чувства! Она по-прежнему любит вас и ищет.
Глава 64. «Да чжуан». 大壯 Великая мощь
Сила в пальцах ног. Отправляться в поход — к несчастью.
Низкий человек применяет силу, благородный сбит с толку.
баран уперся в изгородь, и ни вперед, ни назад — его рога застряли.
Проломил плетень и не запутался. Сила в кузове повозки.
Если потеряешь барана на рынке, сожалеть не будешь.
Баран налетел на плетень: не может ни отступить, ни продвинуться вперед.
Если преодолеть трудность, обретешь счастье.
Сюаньжень обернулся к Ван Шэну.
— Это она убивала всех его женщин?
Ван Шэн уверенно кивнул.
— Да. Её чувство в веках росло, превращаясь в страстную одержимость, а чувство принца становилось всё слабее. В этом перерождении он не мог встретиться с ней, потому что даже едва проступившие воспоминания причиняли ему только боль. Он устал от этой любви, но у духа Хуан Иньюэ не было ничего, кроме этой страсти и, утратив её, она потеряет себя.
— И она будет всегда преследовать меня?
— Пока жива, да. Я могу развеять её навсегда или соединить вас и в этом рождении. Выбирать вам.
Принц побледнел и несколько минут сидел, точно в полусонной летаргии. Лицо его тоже застыло, как у медитирующего монаха. Потом он очнулся и посмотрел на Сюаньженя и Шэна и задумчиво спросил.
— А что бы выбрали вы в моём случае?
Сюаньжень и Шэн переглянулись. Переносицу Сюаньженя пересекла поперечная морщина, а губы Ван Шэна раздвинулись печальной улыбкой.
— Я бы избавился от прошлого. Такая страсть — сорная трава при дороге, мешающая идти вперёд и водящая тебя по колдобинам глупой страсти. Это пустое, — без колебаний отозвался Сюаньжень.
Ван Шэн вздохнул.
— Я согласен с Сюаньженем, но мне будет грустно уничтожать её несчастный дух. При этом мне не показалось, что вы ищете счастья. Может быть, именно поэтому в вашей жизни раз за разом повторяется одно и то же?
Принц долго молчал, потом заговорил.
— Счастье? Да и вы правы, я вообще никогда не искал счастья. Жаль, что её жизнь так связана с моей. И её смерть не даст мне ничего, но и её жизнь тоже ничего мне не даст. А принести себя в жертву её, как вы выразились, глупой страсти, я тоже не готов.
Сюаньжень улыбнулся.
— Вы не искали счастья. А чего искали?
Принц улыбнулся.
— Раньше — красоты, теперь… пустоты, наверное. Я правда не смогу ничего дать Хуан Иньюэ. Я давно пуст. И бесконечно поглощая её чувство, я всё равно останусь пустым. Женщина нужна мне, чтобы согреть постель, но страсть Иньюэ — это пожар, а не грелка. Я просто не создан для такой страсти.
Шэн кивнул.
— Хорошо.
Князь-призрак мановением руки вызвал стройную тень, колеблющуюся на ветру, и мановением другой руки развеял её. По покоям пронёсся тихий предсмертный вздох, и всё стихло.
Принц пытался поблагодарить их и заплатить, но Ван Шэн и Чень Сюаньжень только отмахнулись.
Возвращаясь домой, они прошли мимо даосского монастыря квартала Данин.
— Странно всё это, — не останавливаясь, на ходу отметил Ван Шэн. — Ли Юй — слабый человек, но принял такое сильное решение.
— Слабый? — удивился Сюаньжень и рассмеялся. — Вовсе нет, он принял решение в ту же минуту, когда ты сказал, что сможешь избавить его от духа Хуан Иньюэ. От него просто веяло железной решимостью.
— А мне показалось, он колебался… И зачем же он тогда спрашивал наше мнение?
— Люди Пустоты сильны и страшны, а он давно стал человеком Пустоты. В веках Хуан Иньюэ двигалась по пути распада, заразив дух гибельной страстью, а Ли Юй становился все сильнее и сильнее, и поднимался всё выше. Сегодня он прекрасно осознает, что она мешает ему, а спрашивал наше мнение только затем, чтобы прикрыть им свою жестокость. Однако по натуре он не жесток, просто поумнел в веках. Ведь познание вечности неизбежно означает познание ничтожности человеческой жизни и учит покою, постигаемому в примирении со сном. Он не ропщет и не испытывает недоумения. В его глазах именно осознание эфемерности бытия наполняет жизнь смыслом и величием. А вечность поэтических снов всего лишь укрепляет для него незыблемость обыденного. Он очень жесток и силён.