Тут принесли курятину, вино и закуски, и Сюаньжень накинулся на мясо, палочки в его руках замелькали, но физиономия, на которой застыло голодное лисье выражение, всё ещё кривилась возмущением.
Ван Шэн казался немного растерянным.
— Мне этот человек не показался подлецом: у него нет низких помыслов.
— Плохо смотрел, дружок! Есть! А впрочем… Ты говорил, что у тебя ещё не было женщины? Так не хочешь ли ты вступить в брак с одной из этих навязчивых красоток с тараканьими усами вместо бровей?
Ван Шэн пожал плечами
— Нет, с чего бы?
— Да с того, что этот Сю Бань лелеет чёрные замыслы на наш счёт! Он собрался сделать нас своими зятьями! Ты что, не заметил плотоядные взгляды этих девиц, способные убить Вэй Цзе[2], когда они пялились на тебя? Ты видел, какими глазами смотрел на них Ли Женьцы? Эти девицы — кошмар всего магистрата. Мы в беде. Кун-цзы говорил, что у обычной женщины ума, как у курицы, а у умной — как у двух! Но у обеих наших невест ума — как у одного таракана, — убеждённо ответил Сюаньжень.
— Стремление отца выдать замуж дочерей не греховно: это его обязанность. И к тому же… — Ван Шэн спокойно ел, то ли недооценивая опасность, грозящую ему, то ли озабоченный совсем другим, — силой на тебя свадебное ханьфу никто не наденет. Но дело в другом. Я не знаю, заметил ли ты? Я чувствую в себе странные вещи. Моя душа словно омертвела. Раньше я мучилсяобидой на отца, страдал от чужого пренебрежения, мне хотелось утвердить себя в доме мачехи и доказать всем, что я чего-то стою. Но теперь с каждым днём я всё замечаю, что во мне нет никаких обид, никакой боли, мне плевать на чужое одобрение или пренебрежение, и я ничего не хочу. И ещё. Я начал выходить по ночам из тела и видеть призраков!
Сюаньжень сразу кивнул.
— Понимаю. Я тоже начинаю читать мысли людей и понимать сокровенное. И не только… — Сюаньжень воровато оглянулся и, заметив, что служка ушёл, осторожно провёл рукой по лицу. Ван Шэн вздрогнул от легкого испуга: на него смотрело его собственное лицо. — Жутковато, да? А это значит… — Сюаньжень вернул себя своё лицо и умолк, опрокидывая в рот чашу с вином.
— …Это значит?
Сюаньжень наклонился к самому уху Ван Шэна.
— Это значит, что мы оба оказались правы, Шэн. Прав был ты, когда назвал меня хулицзином[3], и прав был я, когда сказал, что ты — ю хун е гуй[4], точнее ты — ван е, «князь-призрак». Однако, если я, как ты утверждаешь, в прошлом — бодхисатва, то скажу как бодхисатва: избавление от суетных чувств обычно делает сильнее и неуязвимее. Что до перемен, да, я только сейчас привык к своему обонянию и слуху, начал постигать чужие помыслы, менять личины и видеть суть любого явления. Чтобы понять, что произошло с этой нелепой алой удавкой, окрашенной киноварью, мне и минуты не потребовалось… Я становлюсь лисом.
Ван Шэн, подтверждая свои слова о спокойствии, воцарившемся в его душе, только безмятежно кивнул.
— Ну а раз так, стоит ли беспокоиться о каких-то дурочках?
Сюаньженьпрыснул точь-в-точь как лиса, отряхивающая нос от утренней росы.
— Да я разве о них беспокоюсь? Я боюсь, как бы они не обеспокоили меня во время моих метаморфоз и трансформаций! Мне не нужны никакие свидетели, тем более — безголовые. И сплетни в магистрате не нужны. Мы можем позволить считать нас там гениями сыска, но лисой и мёртвым духом — нет. И потому сегодня вечером нам предстоит забавное приключение…
— Я начинаю тебя бояться… — с усмешкой, которая заставляла сомневаться в его словах, пробормотал Ван Шэн, продолжая закусывать как ни в чём не бывало. — Что ты намерен делать?
— После ареста этих мерзавцев надо проверить, их ли руки касались верёвки, и дело можно закрывать. А потом я приглашу тебя прогуляться к древнему лисьему святилищу и дому с привидениями.
— Я так и думал, что ты не просто так расспрашивал Ли Женьцы о них. И что мы там будем делать? Беседовать с духами?
— Если пожелаешь — почему бы и нет? Но на самом деле эти места просто позволят мне понять мои возможности.
— Хорошо.
После обеда оба вернулись в магистрат, куда уже привезли задержанных Гао Лю и его мать Лин Чу. Сюаньжень, едва втянув воздух, злобно кивнул. Да, руки именно этого человека оставили следы на всех четырёх обрезках верёвки, между тем как краскуна джут наносила мамаша.
Ни сын, ни мать не желали признаваться в содеянном, уверенные, что их никто не видел на месте преступления. Но тут господин Ли Женьцы доказал, что у него голова тоже не трухой набита: он сразу, ещё при задержании подозреваемых, приказал обыскать поместье, ина заднем дворе, в павильоне для сушки белья, его люди нашли искомую баночку с киноварью, которой оставалось на донышке.