Это не впечатлило Николая Степановича. Очевидно, его движок откалывал и не такие номера.
– Фигня! – сказал он. – Полметра – фигня. Не страшно! – И, потеряв уже всякое чувство приличия, махнул рукой: – Согласен на реактивный! Ставьте!
«Как же мне извернуться, чтобы он отвязался?» – подумал Турецкий. Но тут Николай Степанович сам подал ему идею, спросив:
– А на каком бензине он работает-то?
«Ага! – усмехнулся про себя Александр. – Ну теперь держись у меня!»
– На особом, авиационном! – со значением сказал он.
– И дорогой он? – взволновался Кудряшов.
– Ужасно дорогой! – радостно посмотрел на него Турецкий. – Ужасно!
– Да?… – задумчиво поджал губы пенсионер. С минуту он прикидывал что-то в голове, а потом сказал с сожалением: – Тогда придется вам пока обождать. Вот поднакоплю деньжат, тогда уж и поставите… Идет?
– Идет! – кивнул Турецкий и вильнул рулем, сворачивая на обочину к придорожному кафе «Двадцать пятый километр».
Когда они вылезли из машины, Кудряшов тут же начал объяснять, куда именно подъехала «та девушка на джипе» и где в это время сидел на корточках красно-черный мужик.
– Вот тут? – спросил Турецкий, двигаясь в направлении вытянутой руки пенсионера.
– Ага!
Александр осмотрел место. После того случая прошло уже несколько дней, и искать улики на продуваемой всеми ветрами обочине, исполосованной следами протекторов самых разных автомобилей, было конечно же бесполезно. Как и тогда, кафе сегодня оказалось закрыто, и возле него грелись на солнышке две бродячие собаки.
– А я остановился во-он там! – Крутившийся рядом Николай Степанович указывал на противоположную сторону дороги. – Во-он под тем рекламным щитом
– Угу… угу… – кивал Александр, а сам внимательно всматривался в выцветшую траву обочины.
Ничего.
Ничего, кроме одного застрявшего между листьев подорожника сигаретного фильтра.
– Ну-ка… – проговорил Турецкий и пригнулся пониже. – Любопытно…
Фильтр был не просто примят зубами, как это часто бывает, а разжеван, причем разжеван сильно, в бесформенную бахрому, будто кто-то хотел его съесть и уже почти сделал это, но в последний момент передумал и выплюнул.
Куря, Витя Корнев всегда жевал кончики сигарет. И с фильтром и без фильтра. Причем последние нравились ему даже больше – горечь табака, для многих неприятная, Корневу доставляла удовольствие.
Наблюдающий за ним психиатр из диспансера сказал, что это, мол, ненормально и свидетельствует об ухудшении Витиного состояния. Витя на словах согласился и даже сделал вид, что обеспокоился (как это, мол, ухудшение, вы уж давайте следите, чтоб все выправилось, таблетки выписывайте или еще что, а иначе зачем вы тут в диспансере сидите и меня на учете держите?). Но сам все переданные ему таблетки выбрасывал, а дома повесил на дверь комнаты нарисованный от руки портрет доктора и метал в него ножи. Попадал часто.
Именно этим он и занимался в тот день, когда с улицы раздался властный гудок автомобиля. Корнев сначала подумал, что это не ему, и, не сходя с места, снова замахнулся ножом в рожу доктора, которая и так была уже вся в дырках, но снаружи опять посигналили. Только тут Корнев сообразил, что раз его дом единственный на всем пустыре, то гудки могут быть адресованы лишь ему одному.
Он воткнул нож в стол и двинулся к выходу. Однако по пути все-таки не удержался и плюнул в доктора, пригрозив при этом:
– Вернусь – глаза выколю!
Когда он вышел на улицу, то увидел, что у его калитки стоит черный «форд», очень похожий на тот, к которому его подводили на вокзале милиционеры. Витя немного струхнул, но виду решил не показывать. Наоборот, вальяжной походкой и как бы нехотя подошел к калитке и небрежно, одним пальцем поддел держащий ее металлический крючок. Мол, ну и чего ты приехал? У меня, мол, тут перед калиткой доски настелены для чистоты, а ты их все небось передавил своим «фордом». У меня, мол, кот должен скоро прийти с гулянки, а вот увидит издали твой «форд», испугается и улепетнет. И будет шляться по округе голодный. (Насчет кота все было неправдой. Кота Витя где-то полгода назад повесил на растущей за домом яблоне. Повесил просто так, чтобы посмотреть, сколько тот протянет в петле. Витя думал, что минуту. На деле оказалось меньше.) Тем не менее когда Витя подходил к калитке, то вид у него был именно такой – выражающий возмущение судьбой настеленных у калитки досок и несуществующего кота.
– Ну? – спросил он, шагнув к машине.
Черное стекло водителя опустилось, и в окне показалось знакомое Вите рябое лицо.
– Ты один? – спросил мужчина.
– Ну, – ответил Витя.
– Не нукай! – Щека мужчины раздраженно дернулась, а глаза сверкнули таким особенным образом, что Витя сразу же и понял: да, на этого лучше не нукать, этот не доктор, этот, если что, может кому угодно сигарету в глотку запихнуть вместе со всей пачкой, плевать – мягкой или твердой.
– Да я просто… – пролепетал Витя, с которого сразу же слетел весь «вид». – Я в том смысле, что…
Но мужчина, кажется, не разозлился.
– В гости-то пригласишь? – неожиданно спросил он вполне дружелюбным тоном.
Такого Витя не ожидал.
Гостей у него не было никогда. Когда он был школьником, их отпугивали его родители – алкоголики (вот у них таки да – были гости, только после тех гостей в доме не оставалось даже ложек и кружек, а оставалась несусветная грязь и полный пьяный разгром). После того как родители, прожившие вместе недолгую и несчастливую жизнь, умерли в один день от отравления некачественной водкой, их знакомые еще пытались некоторое время наведываться к Вите, «помянуть стариков», как они говорили, но Витя отказывался пускать их, а одному, самому настырному, даже разбил об голову принесенную им же бутылку.
Сам же к себе он никого не приглашал. Друзей у него не было, «подруги» не желали далеко отходить от вокзала, чтобы не терять времени, которое можно было потратить на следующего клиента, а та единственная полноватая блондинка, о которой Витя так мечтал, все никак не встречалась ему на жизненном пути и он уже и не знал, встретится ли…
– Так пустишь или нет? – так и не дождавшись ответа, переспросил рябой человек.
– Да! – спохватился Витя. – Конечно!
Рябой человек вылез из машины. Роста он оказался невысокого, имел небольшое брюшко и покатые женские плечи.
– Андрей Петрович! – быстро протянул он Вите пухленькую ладонь.
Витя поспешно пожал ее:
– Очень приятно…
Затем он провел гостя в дом. Проходя от калитки до крыльца, Андрей Петрович успел очень внимательно осмотреть двор, на пару секунд задержал взгляд на стоящем в дальнем углу небольшом сарае из потемневших гниловатых досок, потом на полуразвалившейся баньке и, наконец, глянул в сторону яблони, на которой Витя, сняв кота, зачем-то оставил веревку с петлей (для следующего, что ли…).
Витя заметил движение его глаз и испуганно вжал голову в плечи, тут же придумав версию, оправдывающую наличие веревки на дереве: «Скажу, что хотел качели повесить…»
Но Андрей Петрович не задал ему никакого вопроса, только хмыкнул про себя и, как показалось Вите, понимающе усмехнулся.
Зайдя в дом, Андрей Петрович сразу же оценил убогость обстановки и, очень удовлетворенно, как будто до конца убедившись в правильности каких-то своих предположений, спросил:
– Бедствуешь, значит?
Витя молча развел руками: ну да, мол, бедствую, сами, что ли, не видите…
Гость довольно бесцеремонно толкнул дверь Витиной комнаты и шагнул внутрь. Там он увидел старый диван с вылезшими кое-где пружинами, платяной шкаф и покосившийся стол, в центр которого был воткнут здоровенный тесак.
– Из рессоры, что ли, сделал? – кивнул на него Андрей Петрович.
– Угу… – промычал семенящий за ним Витя.
В этот момент дверь комнаты заскрипела и, ведомая сквозняком, снова закрылась, явив взору Андрея Петровича пришпиленный к ней кнопками портрет доктора.