Так вот о деньгах. Я не придумал ничего лучшего, чем потребовать, чтобы их положили в сберкассу на срочный вклад. Смешно сказать, под три процента годовых! Знал бы я, во что превратятся эти деньжищи за время моего заключения. Но эту махинацию Валди-су уже не припишешь.
Попав в зону, я оценил эти места по достоинству. Стало так тоскливо на душе, что я готов был выть на луну. Тысяча с хвостиком дней, что предстояло мне списать по цене сто рублей за день, тянулись немыслимо медленно. Но времени подумать было много. Предаваясь этому занятию, я начал восстанавливать в памяти события, заведшие меня в этот рукотворный ад. И знаете что? Чем дольше думал, тем больше находилось белых стежков в истории, сшитой моими хитрожопыми компаньонами. Вопросов у меня появлялось все больше, а со временем список этот возглавила загадка, так и не объясненная мне следователем: что он хотел мне показать, пытаясь поджечь закрытую книгу?
Поскольку занять голову было особенно нечем, я принялся искать ответы на эти вопросы. На сто пятидесятый день я написал письмо, обследовавшему меня психиатру. Я интересовался теми «гринписовцами», что привезли меня в больницу. Эти загадочные друзья природы не присутствовали на суде, хотя их показания вроде бы имелись в деле, а их рассказ мог быть очень и очень интересен.
Доктор ответил не сразу, но прислал мне адрес — абонентский ящик московского отделения. За неимением лучшего, я написал по этому адресу, изложив суть — разумеется, официальную версию — приключившегося со мной и пояснив, что хотел бы связаться с людьми, которые меня спасли.
Я успел насчитать двести тридцать два дня, проведенных под присмотром людей на вышках, и потерять надежду на ответ, когда пришло долгожданное письмо.
Девушка Наташа писала, что она была среди тех активистов, которые обнаружили у обочины «обнявший» дерево автомобиль. Они извлекли водителя, то бишь меня, и хотели осмотреть машину. Но где-то под капотом раздался хлопок, и машина запылала. Погасив пламя, «зеленые» доставили меня в больницу, сообщив по пути об аварии. Я был без сознания. Вот, собственно, и все, что она могла сообщить. Еще пара абзацев в письме были уделены пожеланиям здоровья и недоумению по поводу моего нынешнего местопребывания.
Итак, меня надули даже больше, чем я предполагал. Мои попутчики не вытаскивали меня из горящей машины. Она вообще не загорелась при ударе. А вот то обстоятельство, что загорелась она много позже, да еще и от какого-то хлопка под капотом, было более чем любопытно.
Жаль, что мне не удалось подумать над этими новостями. В зоне появились двое новых обитателей, проявивших ко мне интерес. Проще говоря, они здорово намяли мне бока, интересуясь, за какие подвиги я получил сто тысяч. Тогда я не нашел ничего умней, как все отрицать: какие сто тысяч?!
На следующий день мне досталось еще сильней. Вопрос был тот же. На сей раз я решил по крайней мере узнать о причине такого интереса к моим деньгам и вообще к тому, откуда этим мужичкам стало известно о моем богатстве. Единственное, что мне удалось получить в ответ, так это туманное и неприятное предупреждение, что эти люди знают обо мне все.
— Тогда какого хрена, — спросил я, отирая кровь с лица, — вы докопались до меня с расспросами? Если вы все обо мне знаете?
— А нам хотелось бы услышать от тебя, с кем ты поделил бабки, — ответил один из моих новых знакомых.
— Какие бабки?
— Те самые.
Больше они не сообщили мне ничего. Били меня все крепче и больней. На шестой день отделали так, что я был без вопросов взят в больничку. В дополнение к полученным травмам я разыграл спектакль с провалом памяти. Пока я отлеживался на вонючем матрасе, два загадочных дознавателя были этапированы из нашего лагеря.
До конца срока меня уже никто не беспокоил, но в моем списке вопросов добавился еще один.
Глава IV
Мне нужно убираться из Москвы. Найду я Наталью или нет, но здесь мне долго прожить не дадут. Лучше, конечно, найти ее. Насколько приятнее быть богатым и здоровым, чем бегать без собственного имени и денег.
Кое-какие продукты в холодильнике были, и я позавтракал. Затем рискнул выйти из квартиры: нужно ведь снять простыню с крыши. Дверь моя не была опечатана и вообще выглядела вполне пристойно, как обычно.
Вернувшись, я снова набрал парижский номер.
Ответили по-французски, но голос был уже другой, женский. Я вновь осведомился, не говорят ли на том конце провода по-английски.