— Yes, of course, — ответила мадам, предоставив мне возможность ляпнуть что-нибудь на выбранном мной языке.
По правде говоря, задача не сильно упростилась. Я помнил пару слов со школы. Еще я по настоянию Натальи почитывал самоучитель, но особого прилежания не проявил, так что сконструировать нужную фразу было непросто.
Чтобы пауза не затягивалась слишком долго, поздоровался. Мадам также любезно поприветствовала меня и осведомилась, чем может быть полезна.
— Мадам Полеску. Нина Полеску, — выговорил я почти по буквам. Вы, должно быть, обратили внимание, что мой разговор с англоговорящей дамой мало отличался от беседы с менее образованным мсье французом.
Мадам затараторила по-английски. Мне удалось понять отдельные слова, за которыми надежно прятался смысл сказанного. Но, кажется, она там не поняла, о ком я спрашиваю. Возможно, будет лучше, если я сам попытаюсь задать интересующий меня вопрос. Получая односложные ответы, я продвинусь значительно дальше.
Я начал мычать английские слова, цепляя их друг к другу с таким трудом, словно это были товарные вагоны.
— Мсье говорит по-русски?
Мне показалось, что я в очередной раз очухался после шока.
— Говорю! Конечно, говорю!
— Чем я могу помочь вам?
Все-таки общаться с образованным человеком не только приятно, но и намного легче.
— Простите, куда я дозвонился? — решил я начать по порядку.
— Отель «Модерн», мсье.
— В Париже?
— Да, Париж, рю Форе. Вы звоните кому-то из наших гостей?
— Да, — радостно подтвердил я. — Мне нужна Нина Полеску.
— Нина Полеску… — Моя собеседница, видимо, полезла смотреть какие-то списки. — Она у нас не гостит. Вы уверены, что она должна гостить у нас?
— Да, она оставила мне этот телефон.
— Она будет гостить с группой?
С группой? Нет, Наталья выбиралась в одиночку. Но кто знает? Она собиралась ехать на машине до Польши, там ее должны были встречать какие-то друзья. Может, они подсадили ее к группе? Ведь груз она собиралась сбросить в Варшаве, так что машина ей больше не нужна. Но с чего я взял, что эта Нина — ее попутчица? Тем более что Наталья должна быть в Голландии, а этот телефон парижский?
— Я точно не знаю, — сказал я. В моем положении морочить голову людям, пытающимся помочь, — непозволительная роскошь.
— Сожалею, — ответила мадам после паузы. — Мадам Полеску у нас не останавливалась. Через неделю будет новая группа из Москвы. Возможно, она прибудет с ней?
— Да-да. Возможно. Спасибо большое, я попробую позвонить через неделю.
Итак, ниточка оборвана. По крайней мере, она никуда не привела. Что делать дальше? Сидеть в собственной квартире, как затравленная лиса в норе? Определенный смысл сидеть на телефоне есть. Наталья может позвонить сама. Но неплохо хотя бы знать, что ей не сообщили о моей безвременной кончине.
Черт, черт, черт! Где и как теперь искать ее?! Ведь я не знаю даже имен ее польских друзей или покупателя. Может статься, она уже мертва? Голову отрывают за деньги в двадцать раз меньшие. Хотя она и говорила, что все продумала и во всех уверена, но что стоит дружба и добрые отношения, когда на кону миллион долларов! Миллион этих разрисованных бумажек с портретами заморских президентов!
— Что стоит дружба, когда на кону миллион баксов? — задал я этот вопрос вслух и поежился от того, как дико и неуместно прозвучал мой голос в выпотрошенной квартире.
Что стоит дружба? Следом за этим вопросом в голове начали роиться неприятные мыслишки, и захотелось разбить лоб о капитальную стену. Я ведь точно знал, какая стена капитальная: я сам, своими руками, делал эту квартиру, превращал ее из загаженной лачуги спятившего алкоголика в обиталище современного человека.
Но биться лбом — крайность. Пока я просто шикнул на эти мыслишки. Не могла Наталья предать меня, не верю я в это, не может этого быть.
Я шикнул на мыслишки, и они забились в тень под извилины, но продолжали глядеть оттуда крохотными злыми глазками, готовые выползти и заплясать в моей черепушке.
Я когда Наташку первый раз увидел, чуть дара речи не лишился. Не скажу, что влюбился с первого взгляда, но захотел ее безумно. Было в ней что-то особенное, и дело тут не в глазах там или улыбке, как крапают всякие поэты. Просто…
Черт, это я приврал, конечно. Все не так было. Проще все. Не знаю даже точно, разглядел ли я в ней что-нибудь особенное. Я ведь баб, считай, два года не видел. Не видел, не говоря уж о чем таком. Разрядиться так, как это принято у блатных, меня не тянуло, а так, как бывало в школьные годы, — не представлялось возможным: все ведь на виду, даже сортир на сорок очёк.