— Слушай, — говорит она тоном, каким произносят «я сдаюсь» люди, не отгадавшие загадку, — но я никак не могу понять, почему ты не поехал автобусом. Решил не рисковать? Или интуиция?
В ожидании ответа она замолкает, и в номере воцаряется тишина. Удивительная тишина. У нас так тихо не бывает даже по ночам: то что-то проедет, то загундосит чья-нибудь сигнализация, то донесется откуда-то песенка из полутора нот. А здесь… Европа, словом. Цивилизация. Единственный звук — капает вода из крана.
Не спешу с ответом. Думаю, что бы соврать поудачней. Правду я успею сказать сразу и без подготовки. Думаю и считаю падающие капли. Успел насчитать шесть, когда Наталья не выдерживает.
— Ну, так что? — нетерпеливо скребет она ноготком по моей руке. — Интуиция?
Черт его знает почему, решаю сказать, как есть.
— Я забыл.
— Что забыл? — Она не может понять, как все просто. Начала лихорадочно перебирать в уме детали нашего плана, пытаясь привязать к чему-то мое «забыл».
— Все забыл, — говорю просто. — И про поезд, и про самолет.
Нижняя губа у нее отвисает, и изо рта начинает сочиться сигаретный дымок. Она делается похожей на дракона из какого-то мультика. Лежит себе, пускает дымок.
— У тебя был… — Она еще не может поверить. — Твой этот… провал?
Киваю покаянно:
— Точно. От твоей пилюли произошло короткое замыкание, и два дня — коту под хвост. Как отрезало.
— Ни фига себе! — Наталья снова опрокидывается на спину и глубоко затягивается.
Я гашу свою сигарету и иду в ванную закрыть кран. Когда возвращаюсь, моя красавица сидит по-турецки, прикрыв ноги простыней. Мне кажется, она комплексует из-за того, что у нее узкие бедра. Зря. Будь я Создателем, я бы лишь чуть прибавил ей грудь: слегка покруглей и чуть побольше соски. А то она смахивает на подростка. Бедра ведь разойдутся после родов, а… хотя и грудь, наверное, станет побольше. Нет, пусть она остается такой, какая есть, красавица моя…
— Так ты потому был такой странный, когда звонил? — встречает она меня вопросом.
— В общем, да. — Сажусь на кровать. — А что ты так разволновалась-то?
— Значит, ты даже не знал, где я и где меня искать?
— Увы.
— И не помнишь моего звонка? Не помнишь, как я диктовала тебе парижский номер?
— Абсолютно не помню.
— И если бы не записал телефон, то просто остался бы бомжевать в России?
— Ну, бомжевать, положим, нет. Ребята Валдиса не оставили бы меня на произвол судьбы. А Шитов бы просто пропустил пару раз через мясорубку.
— Ясно. — Она что-то переваривает в мозгу. Причем переваривает с таким усердием, словно решает в уме уравнение с комплексными числами.
— А что ясно-то? — Подвинувшись ближе, обнимаю ее за талию.
— Ясно, что, если бы не случай, ты меня никогда не нашел бы…
— Ах вот оно что! Ну, если бы ты так хотела замести следы, могла поехать в любой другой город, — говорю, а сам с ужасом думаю, не попал ли в точку.
— Кретин, — произносит она устало. — Только о деньгах и думаете. Как бы надуть друг друга…
— Кого это ты имеешь в виду?
— Да вас, мужиков. Нос всю жизнь по ветру: где что плохо лежит? Хвать!
— Ну, не обижайся. Я пошутил.
— Я поняла. — Она делает последнюю затяжку и бросает окурок в направлении пепельницы. Окурок описывает красивую дугу, ударяется о хрустальное дно и выскакивает назад.
— Чего ты разозлилась? — Я встаю, чтобы поднять окурок. Надо как-то разрядить обстановку. А то сейчас начнутся выводы и наводящие вопросы: а помнил ли я о ней, что именно… Ну, а дальше по списку: забыл ли я первую встречу, первый поцелуй…
— На самом деле многое я помнил. Помнил о любимой женщине, например. — Улыбаюсь ей и посылаю воздушный поцелуй, другой рукой опуская ее окурок в пепельницу. — Помнил, что мы должны в конце концов встретиться в Амстердаме…
— Не встретиться, а приехать туда вместе, — вставляет Наталья ядовито.
— Ну да. Я оговорился. Помнил, что мы надули Валдиса благодаря твоей гениальной идее. Помнил, что нас ждет долгая счастливая жизнь, благодаря тем десяти капсулам в болтах твоей машины… — Не удержавшись, я решил ответить шпилькой на шпильку.
По выражению лица моей красавицы понимаю, что пошутил зря. Замолкаю в ожидании развития темы о нас, мужиках, гадах и хапугах.
Наталья сидит передо мной бледная. Не пойму, то ли она рассердилась, то ли оскорбилась. Брови сдвинуты, губы сжаты.
— Как ты узнал? — спрашивает она наконец, опустив глаза.
— Что узнал? — Кажется, я добился совсем не того эффекта, на который рассчитывал, но не понимаю пока, что особенного в моих словах.