— Куда тебя несет? — Голос Сердика за спиной звенел от напряжения. — Слушай, давай вернемся. В таких местах опасно. Кровля может обрушиться.
— Не обрушится. Смотри, чтобы факел не погас, — бросил я, и мы пошли дальше.
Туннель отклонялся вправо и постепенно начал опускаться. Под землей полностью теряется чувство направления; здесь нет и того дуновения ветерка, которое позволяет не сбиваться с пути даже в самую темную ночь, но я полагал, что мы кругами приближаемся к сердцу горы, на которой стояла когда-то та старая королевская башня. Время от времени вправо и влево отходили другие тоннели, но опасности заблудиться не было: мы шли по главной галерее, и скала казалась здесь достаточно прочной. Местами с крыши или со стен что-то обваливалось, а однажды пришлось даже остановиться перед грудой обломков, почти загородившей путь, но я перебрался через нее, а дальше тоннель был чист.
Перед этой грудой Сердик остановился. Он просунул факел и вгляделся во мрак впереди.
— Эй, слушай, Мерлин, ради всего святого, давай вернемся. Это уж слишком. В таких местах опасно, говорю тебе, а мы забираемся все ниже, в самую утробу этой горы. Лишь богам ведомо, что нас там ждет. Пойдем назад, парень.
— Не трусь, Сердик, ты вполне можешь пролезть. Пробирайся. Быстрее.
— Ни за что. Если сейчас же не вылезешь, клянусь, я пойду назад и расскажу все королю.
— Послушай, — ответил я, — это важно — сходить туда. Не спрашивай, почему. Но клянусь тебе, никакой опасности нет. Если боишься, то дай мне факел и иди назад.
— Ты ведь знаешь, что я не могу так поступить.
— Да, знаю. Ты не посмеешь вернуться и все ему рассказать, не так ли? Оставь ты меня здесь и случись со мной худо, что, по-твоему, ждет тебя?
— Правильно говорят, что ты дьявольское отродье, — сказал Сердик.
Я расхохотался.
— Когда вернемся наверх, можешь говорить все, что хочешь, Сердик, но сейчас, пожалуйста, поторопись. Тебе ничто не угрожает, уверяю тебя. В воздухе сегодня не носится зло, и ты сам видел, как мерлин указал нам дверь.
Он, разумеется, пошел. Бедный Сердик, ему не оставалось ничего иного. Но когда он, высоко подняв факел, встал рядом со мной, я заметил, что он поглядывает на меня искоса, а левой рукой делает знак от злых чар.
— Давай только побыстрее, — сказал он, — вот и все.
Еще два десятка шагов, поворот, и тоннель вывел нас в пещеру.
Я дал знак поднять факел — и потерял дар речи. Это огромная полость точно в сердце горы, эта тьма, едва затронутая сиянием факела, это мертвое спокойствие воздуха, когда слышишь и чувствуешь биение крови в жилах — конечно, это было то самое место. Я узнавал каждую отметину на скале, узнавал саму эту покрытую следами и трещинами от рубил, а затем взломанную напором воды поверхность. Тут был и терявшийся во тьме свод, а в углу, где стояла помпа, виднелась груда проржавевшего металла.
А вот и сырой блеск на поверхности стены, но уже не полоска, а целый занавес сияющей влаги. Там, где были лужи и потеки воды под навесом, теперь широкое, тихое озеро. Не менее трети зала ушло под воду.
Воздух здесь пах как-то странно, дыханием вод и живой скалой.
Откуда-то сверху капало, и каждый удар капели порождал звук, чистый, как теньканье маленького молоточка по металлу. Взяв из рук Сердика теплящийся еще пучок прутьев, я подошел к краю воды. Поднял огонь как можно выше над водой и посмотрел вниз. Ничего не увидел. Огонь отражался от глади вод, как от полированного металла. Я ждал. Свет струился, мерцал и тонул во тьме. Вода не отражала ничего, кроме меня самого; отражение напоминало призрак в зеркале Галапаса.
Я вернул факел Сердику. Тот не сказал ни слова. Все это время он глядел на меня испуганно и как-то искоса.
Я тронул его за руку.
— Теперь можно возвращаться. В любом случае, факел уже почти погас. Пойдем.
Всю дорогу — по извилистой галерее, мимо груд земли и обломков, через выход в морозный полдень — мы хранили молчание.
Небо было голубовато-бледным. На его фоне зимние деревья стояли хрупкие и тихие; как кости, белели березы. Донесся снизу и зазвучал в застывшем звенящим металлом воздухе настойчивый призыв рога.
— Они отправляются.
Сердик ткнул факел в замерзшую землю — загасить. Я начал пробираться сквозь заросли вниз. Голубь все еще лежал там — холодный и уже окоченевший. Кречет тоже был здесь, он отполз от тела своей добычи и уселся рядом с ней на камень, сгорбившийся и неподвижный; он не шевельнулся даже при моем приближении. Я подобрал вяхиря и бросил Сердику.