На тему приватизированной истории в 2004 году Ревзин написал уморительный текст в жанре фельетона — «Москва для туристов». Это как бы образец того, что должен произносить экскурсовод в микрофон, называемый в народе «матюгальник». Стоит, к примеру, группа туристов перед знаменитым зданием Жолтовского на Моховой (интересно, кто помнит, что там много лет помещалось посольство США? 9 мая 1945 года мы, школьники, стоя вплотную к бордюру газона перед зданием, хором кричали по-английски «Да здравствуют союзники!»). А экскурсовод говорит: «…в свое время здание считалось шедевром. В настоящее время точка зрения пересмотрена, здание, как видите, практически уничтожено, будто бы в него тоже попала бомба, осталась только передняя стенка. Не запоминайте это здание, оно все равно не сохранится в связи с возможностью увеличения застройки в данном месте» (с.177). Смеешься до слез, хотя следовало бы плакать…
Ревзин не стесняется называть вещи своими именами и, что автору этих строк особенно симпатично, игнорирует моду и чины, любые прошлые заслуги и квазизаслуги. Он не поклонник постмодернистских жестов и соц-арта; для него новое может оказаться и отличным, и несносным, потому что новизна как таковая — отнюдь не знак качества. Замечательно ироничны его описания многих суперпрестижных, а главное — концептуальных художественных выставок. При этом всякий раз автор не преминет достаточно подробно описать, что, кем и как представлено, как организовано пространство, что было в манифесте или замысле и что из этого получилось.
Одно из самых занятных и поучительных описаний касается выставки «Обитаемый мост», спроектированной в Центре Помпиду и представленной вначале в Лондоне, а затем Британским советом в ГТГ на Крымском Валу. С одной стороны, автор мягко потешается над тем, что выставка состояла в основном из ванночек с водой, в которых плескались макеты мостов и мостиков. Все макеты были новыми, а единственно аутентичными проектами были работы русских архитекторов, выигравших конкурс «Обитаемый мост». С другой стороны, архитектура на мосту — это символичная архитектура, некая квинтэссенция архитектуры как идеи . Как правило, мосты необитаемы, соответственно, лучшие проекты — это неосуществленный мост Риальто Андреа Палладио, триумфальные мосты великого чудака англичанина Джона Соана и — в чем, собственно, пуант всего рассказа — работы русских архитекторов-«бумажников».
В «застойные» времена именно «бумажники» завоевывали не только отечественное архсообщество, но и западное. Последнее открывало в их работах, заведомо не рассчитанных на воплощение в материале, «русский дух» и раздавало премии Александру Бродскому, Юрию Аввакумову и другим нашим впоследствии прославленным соотечественникам. Тем временем в жизни , как мы знаем, плодились те панельные дома, которые даже в Москве не выдержали зимы 2006 года; зато в студии на Сенеже еще в 1970-е годы можно было увидеть архитектуру как идею.
В творчестве «бумажников» и расцветало нестесненное метафизическое пространство архитектурной мысли. И кто знает, где бы была наша архитектурная мысль сегодня, если бы не «бумажная архитектура».
Особый интерес представляют ревзинские реконструкции психологического облика художников и архитекторов. Поводом для таких текстов большей частью служила очередная выставка — то юбилейная, то, простите, концептуальная. Читаешь книгу и обнаруживаешь, что вот вроде бы и работы Игоря Обросова времен «сурового стиля» видела, и в галерее «Ковчег» бывала, и книгу великого Бурова «Об архитектуре» читала, даже альбомы Экстер листала, а викторианских живописцев созерцала во множестве, притом непосредственно в городе Лондоне. Не говоря уже о работах Ге или Сурикова, к которым все мы привыкли, как к памятнику Пушкина. Однако и здесь автору удается представить свой предмет в неожиданном ракурсе.
Конечно, при всей аккуратности в фактографии соль здесь не столько в фактах, сколько в их интепретации, у Ревзина — то лиричной, то ироничной, но всегда ненавязчивой и проницательной. Для понимания одних авторов существенно знать не только сами работы, но еще и биографический контекст, для адекватного восприятия других важно, что писали он вон когда, а мы-то смотрим их сегодня и т. д. Ну что нового можно сказать о Пластове, репродукции которого в свое время украшали журнал «Огонек», где они специально печатались на глянцевой бумаге, чтобы потом можно было разогнуть скрепки, вынуть сдвоенный лист, разгладить его и повесить на стенку? Оказывается, можно — откройте очерк Ревзина «Тело и лицо русской деревни».
«Декабрьские вечера» — конечно, прежде всего замечательная музыка, но Музей изящных искусств в pendant к музыке непременно устраивает еще и выставку. Иногда и правда в pendant. Иногда — нет, но иначе многих полотен и листов мы бы не увидели вовсе, так что все равно — нечаянная радость. Иногда, напротив того, сама затея не слишком осмысленна — ну зачем под девизом выставки «В сторону Свана» «нашего» Моне с привычных мест перевешивать в фойе над парадной лестницей? Там и графику неудобно смотреть, не то что Моне. В очерке о «Декабрьских вечерах» в ГМИИ Ревзин тонко уловил дух новейшей салонности, витающий то на клавирабенде в Малом зале Консерватории, то на презентации какого-либо супериздания, то в претендующей на серьезность радио— или теледискуссии.
Недавно в «Коммерсанте» Ревзин опубликовал убийственно ироничный отчет об очередной зимней Бьеннале, проходившей на этот раз в Москве (см. номер от 30 декабря 2005 года). Не могу отказать себе в удовольствии процитировать первый абзац:
«Ну хорошо, Ходорковский сидит, со свободой не заладилось, политическая жизнь прекратилась, все напоминает 70-е годы. Но тогда было ясно, что вот если все, что сейчас прячется по кухням, будет разрешено, получится необыкновенное богатство культуры. Потом все богатство ушло в „разрешено“, и выяснилось, что при свободе и демократии русская культура таинственным образом исчезает, как будто ее даже и не было. Это, конечно, не обнадеживает, даже, признаться, обескураживает. Но с другой стороны, раз сейчас все начали зажимать, кругом почти 70-е годы, то, может быть, опять все процветет?»
Все может быть. Мы, чай, в России.
Юрий Слёзкин. Эра Меркурия. Наум Вайман
Евреи в современном мире. Авторизованный пер. с англ. С. Б. Ильина. М.: Новое литературное обозрение, 2005. 544 с. Тираж 2000 экз.
Книга профессора истории Калифорнийского университета Юрия Слёзкина «Эра Меркурия. Евреи в современном мире» вышла в 2005 году по-английски (Princeton University Press) и по-русски и получила широкий и благоприятный отклик. «The Jewish Journal» назвал книгу «важной, провоцирующей и блестящей», «Publishers Weekly» — «эксцентричной», «одной из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих».
Суть книги раскрывается уже в названии и заявлена с первой строки: «Современная эра — еврейская эра, двадцатый век — еврейский век».
В книге рассматривается история евреев в ХХ веке, но не как частная история этноса, а как квинтэссенция истории всего человечества в этот период. В ней как бы две составляющие: историческое повествование и объединяющая его социологическая концепция. В качестве «частной» истории евреев книга вполне, на мой взгляд, достойна интереса как «краткое пособие» по предмету, тем более что написана легко, остроумно, энергично, с привлечением интересных материалов и ярких свидетельств. История эта рассматривается в виде трех направлений исхода (идеологических и географических) из черты оседлости Российской империи как «три паломничества»: «в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору — выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием» (цитата из аннотации к русскому изданию). Эту часть можно даже рассматривать как своеобразную полемику с Солженицыным. Так, например, незадачливый аргумент Солженицына, что евреи и в царской России, и в советской жили лучше коренного населения, так что, мол, у них не было причин особенно возмущаться, Слёзкин опровергает следующим образом: «Александр Герцен восстал против царя не потому, что он был „задавлен“ так же, как его крепостные, а потому, что он считал себя равным царю, а с ним обращались, как с крепостным». На манер Солженицына Слёзкин старательно и обильно приводит цифирь еврейских процентов для наукообразности своих «доказательств». Повторяет он и концепцию (намеченную у Солженицына, а затем развитую А. А. Кара-Мурзой) о том, что евреи разрушили не только Российскую империю в 1917-м, но и советскую в 1991-м, то есть ставит евреев в центр как антицарской, так и антисоветской деятельности (мол, советскую власть свергла интеллигенция, а евреи были «ядром оппозиционной интеллигенции»).