-- А если не решу ее?
-- Может быть, Вы и там спокойно доживете, но сюда уже не вернетесь.
-- Ничего себе условия! И ведь, сколько я понял, есть такие камикадзе?
-- Есть. А договор внимательно прочтите. Страховка очень приличная, больше миллиона уев. Но ваша семья должна будет молчать. С Вас лично мы подписку не берем: все равно Вам никто не поверит. Если вернетесь с успехом, Вас ждет премия, но, конечно же, раз в сто меньше страховки. Так что мы искренне желаем Вам вернуться.
-- Вы что, уже уверены, что я пойду на эту авантюру?
-- Я посмотрел на карту. Есть несколько ярких огоньков. Это значит, что Вы были бы в этих точках очень нужны, если, конечно, справитесь. Сейчас Вы еще можете, не глядя на карту, подняться и выйти, подписав договор о практике. Но Бог Вас начнет карать за трусость. А если Вы станете вглядываться в точки, а затем решите не идти, то Бог Вас навсегда лишит всех творческих сил.
Я почувствовал, что у меня тоже настала критическая точка. Хотелось встать и выйти, не оглядываясь. Но рука сама подписала договор об участии в критическом научном эксперименте, и я глянул на карту: на ней было пять ярких огоньков.
Я стал смотреть на них, и в том, который был около Балтики, мне показалось, я узнал Кенигсберг, только старый, века XVIII. Какое-то смутное желание попасть туда показало мне, что выбор уже сделан. И тут я осознал, что проблемы-то не знаю.
-- А проблема-то какая? — закричал я.
-- Товарищ капитан был умнее. Он даже не спрашивал об этом. Ваше дело ее увидеть, осознать и решить. Мы здесь помочь не можем.
Я уже не мог оторваться от карты. И тут женский голос сзади сказал (видимо, для дам это было также очень интересным зрелищем, как уходят камикадзе):
-- Все, горизонт событий пройден! Он уходит!
Русский Кенигсберг
Я оказался в комнате кирпичного дома. Комната была довольно просторная, из мебели в ней были кровать, сундук, два стула и стол. На одной стене было маленькое окно, у другой — камин. У сундука стоял мой то ли чемодан, то ли сундучок (откуда-то я знал, что это мое). Я стоял голый на кучке одежды. Я посмотрел: камзол, жилет, короткие штаны, чулки, треуголка, парик, белье, башмаки, а также шпага и кошелек. Ну как одевать эту непривычную одежду?
Открыл кошелек. В нем три серебряных полтинника и немного меди. Посмотрел на одежду. Верхняя одежда бархатная, судя по всему, дворянская, чистая, но старая и потертая. Нижняя — из дешевого полотна. Ботинки целые, но тоже поношенные. Достал шпагу. Тупая, потускневшая, но не ржавая. Открыл чемодан. В нем оказались зимняя меховая шинель, смена белья, пудреница с пудрой, бритва, наполовину использованный флакон духов (судя по всему, дешевых), нож и ложка. Корме того, был сверток бумаг. Я раскрыл сверток. Самая верхняя бумага была патентом на чин коллежского асессора, выданным шляхтичу Полтавского уезда Харьковской губернии Антону Петрову Поливоде, сыну хорунжего Изюмского казацкого полка. Следующая была рекомендательным письмом от предыдущего начальника. Мне бросилась в глаза фраза: <<Порою язвилъ начальство>>. Следующая была подорожная на русском и польском языках о том, что <<коллежскiй асессоръ Антонъ Петровъ, бывшiй столоначальникъ Харьковской губернской расправы, следуетъ во вновь обретенную губернiю Пруссiя въ распоряженiе его высокопревосходительства генералъ-губернатора Суворова>>.
Но тут в дверь постучали. Я сообразил, что стою весь голый, спрятал бумаги, закрыл чемодан. Стук повторился, весьма грубо и повелительно. Голос за дверью требовательно говорил что-то по-немецки. Я понял, что чуть-чуть знаю язык, но самих слов не понял. Только уяснил, что какой-то чин требует открыть дверь. Ну и что я буду делать с немцами в их стране? Тут я бессилен. И тут меня озарило: ведь <<вновь обретенная губерния Пруссия!>> Значит, это, может быть, Россия! И я грубо заорал по-русски:
-- Какого хрена надо, швайне? Почему беспокоишь русского дворянина?
За дверью наступило некоторое замешательство. Я стал лихорадочно одеваться. Через четверть часа в дверь вежливо постучали. Я открыл. Стояли полицейский пристав, какой-то чиновник и русский сержант.
Чиновник сказал длинную фразу по-немецки. Сержант <<перевел>>:
-- Эта немчура грит, шо ваше благородие должно убираться из дома, яко дом-от больше не того фон Штруделя, хто тебе, благородие, сдал комнату, а описан и продается за долги.
-- Ну и что мне делать?
Чиновник выдал еще несколько длиннющих фраз, а сержант лениво пояснил:
-- Немчура бает, шо ваше благородие может судиться с господином фон Штруделем, но сей фон кудай-то смылся от долговой ямы.
Я понял, что остаюсь на улице с двумя рублями денег и с рекомендацией весьма сомнительного свойства. Оставалось идти к генерал-губернатору за назначением. Туда я и направился.
Против ожидания, ждать меня заставили не очень долго. Судя по всему, чиновников был большой недобор. Генерал лично говорил с каждым кандидатом на должность. Но по разговорам чиновников я понял, что и после устройства будет не очень хорошо. Жалование регулярно недоплачивалось, начальник был строг и скуп, кормились чиновники в основном поборами.
Я успел заодно прочитать рекомендацию. Кое-что хорошее в ней было, говорилось об умении красно складывать слова, об умении быстро сочинить много длинных бумаг по случаю, о том, что ради праздников складывал недурные вирши, о том, что церковь никогда не хаял и регулярно причащался. Было и нечто, что могло и понравиться, и не понравиться. Не пьет, не курит, носов никогда не берет. Каких еще <<носов>>? А, тех, что с ударением на первом слоге: подношений! Были и прямо отрицательные характеристики: подвержен приступам лени, язвит начальство, в плохих отношениях со многими сослуживцами.
Генерал лично просмотрел мои бумаги и сказал:
-- Теперь понятно, почему до седых волос дожил, а остался асессором. Ну, у меня, братец, не поленишься. Пойдем, дам тебе работенку как раз для твоего красного слога. Может, там и вирши сложишь.
Я обреченно поплелся за генералом.
Застенок
Генерал спустился в застенок под замком. Я уныло следовал за ним.
В застенке на дыбу был вздернут рыжий мужичонка. Палач стоял в стороне, видно, передыхал. Мужичонка закусил губы и лишь постанывал. Спина его была в крови: видно, катюга уже как следует поработал кнутом.
За столиком сидел чиновник в сбитом набок парике и уныло смотрел на протокол.
Генерал спросил:
-- Ну как, вор и изменник Ванька? Молчит?
Чиновник ответил:
-- Не молчит, а матерится. А больше ничего от него не добились.
-- Ну ладно, иди к себе. Купцы уже заждались. Я тут постоянного писца привел.
Я вздрогнул. Значит, меня собираются заставить сидеть в таком месте и записывать показания, вырванные под пыткой, и наблюдать все эти мучения все время. Да, влип! Вот тебе и герой!
-- Ну-ка, погрей его веничком, а то у него спинка замерзла, — сказал кату генерал.-- Ты, асессор, записывай, чего сказывать-то будет сей предатель и вор. А я пошел.
Генерал повернулся и быстрым шагом вышел.
Кат взял березовый веник, окунул его в огонь, подождал, пока загорится, и как протянул Ваньку поперек спины. Меня чуть не вырвало, и, чтобы все это не смотреть, я стал механически записывать все, что орал Ванька:
<<Катюга сраный, мандавошка…ная! Кукишем крестишься…сос генеральский! Черти тебе на том свете за это всю…>> — и далее матом, матом, виртуозно, многоэтажно.
Кат дал Ваньке отхлебнуть воды, чтобы у того в горле не пересохло и пытуемый мог говорить дальше. Судя по всему, эта ругань его забавляла.
За всю пытку была сказана всего одна деловая фраза, но она мне все пояснила: <<Фридрихус всех наших древлих примает, а вас, кукишников, объ…бает!>> Стало ясно, что Ванька играет идейного агента пруссаков, старовера, который так ненавидит Россию, крестящуюся кукишем, что готов пойти против нее с любым союзником. Но по мату было видно, что старовер-то он весьма грешный, два пальца для него скорее прикрытие. Так что здесь пахло не идеями, а тем, что не пахнет.