Глава 22
«А теперь давайте посмотрим, кто будет первым. Старший еще не значит умнейший. Помни это, Ханно! Не позволяй брату победить тебя снова. На его хрупких плечах сидит хорошая голова…»
Лучше всего у меня в памяти сохранились те воспоминания детства, которые связаны с моим отцом Вильгельмом Игнацием Стиффениисом. По природе отличавшийся склонностью к строгой дисциплине и порядку, необычайной религиозностью, наш отец не терпел лени и капризов. Но сам нередко предавался своеобразным развлечениям, потешаясь надо мной и моим младшим братом, заставляя нас разгадывать сложнейшие головоломки его собственного изобретения. Конечно, в подобных играх, как всегда, имелся значительно более серьезный замысел. Отец надеялся преподать урок, который сможет в дальнейшем сослужить нам со Стефаном хорошую службу.
Наш фамильный особняк по-прежнему стоит в унылой холмистой местности за Рюислингом. Обширное и несколько хаотичное строение с комнатами, заваленными всякого рода безделушками. Отцу нравилось спрятать какой-нибудь хорошо всем известный предмет, а затем пригласить нас и дать задание найти, что изменилось в окружающей обстановке. Естественно, для нас подобные упражнения служили великолепной тренировкой памяти, так как мы приучались запоминать все, что находилось в доме. К школьному возрасту мы уже наизусть знали, из чего состоит наше будущее наследство.
«Ну-с, парень, что ты можешь сказать? Узорное пресс-папье из французского стекла? Браво, мой мальчик!»
Победитель всегда награждался куском белого хлеба, густо намазанным душистым темным медом с отцовской пасеки. Мед с ароматом каштанов прославил и обогатил семейство Стиффениисов. Для меня и Стефана он был неким концентрированным выражением всех тех черт, которые воплощались в отце: авторитета и требовательности, уверенности в том, что напряженный труд неизменно приносит добрые плоды, понимания того, что твоя щедрость обязательно будет вознаграждена, и усилия, потраченные на преодоление низменных сторон твоей натуры, не пройдут втуне. Попробовать отцовского меда означало для нас получить пропуск в его мир. Вкус меда знаменовал приятие нас отцом. Мрачный взгляд, брошенный на проигравшего, являлся достаточным наказанием. И этот мрачный взгляд оставил глубокий след на моем далеко не идеальном детстве.
Будучи двумя годами моложе меня, Стефан тем не менее был гораздо более сообразительным. Наделенный острым умом и способностью к необычайной сосредоточенности, он постоянно оставлял меня далеко позади. Когда наш отец был занят делами, Стефан придумывал собственные задачи, со временем становившиеся все более сложными и физически небезопасными. И вновь почти всегда я оказывался проигравшим. Стефан был выше, Стефан был сильнее. Стефану судьбой была предназначена блестящая военная карьера. Однако его военной карьере суждено было продлиться всего каких-нибудь шесть месяцев. Отец отвел меня в сторону, когда его любимого сына привезли в карете, и сообщил о диагнозе, поставленном врачом.
— Больше никаких игр, — приказал он. — Никаких физических испытаний, Ханно! Ты отвечаешь за жизнь брата.
Короче говоря, он настаивал, чтобы я воспринимал брата как инвалида. Так я и поступал до того дня, когда Стефан бросил мне вызов, который я не смог отклонить.
По мере того как наш экипаж медленно продвигался по направлению к дому профессора Канта, я начал задаваться вопросом, не разыгрывает ли мой наставник собственный хитроумный вариант игры в стиле моего отца. У меня постоянно возникало ощущение, что Кант пытается испытать мои способности, возможно, оценивая мою реакцию на его провокации. Уже не раз он заставлял меня обратить внимание на то, что я первоначально упустил из виду. Но зачем ему было испытывать и измерять мои следовательские способности? Был ли он разочарован моим неумением отмечать мельчайшие детали? Или профессора больше заботила поверхностность, с которой я анализировал имеющиеся свидетельства?
Как раз в ту минуту экипаж повернул с Замковой улицы на Магистерштрассе. Булыжная мостовая сменилась простой галькой, и лошадь припустила рысью. Выглянув из окна, я с удивлением обнаружил, что в доме что-то не так. Из самой высокой трубы на фронтоне валил густой черный дым. Как-то я с интересом прочел в ярком биографическом очерке, опубликованном в одном популярном литературном журнале, что профессор Кант запрещает как летом, так и зимой разводить огонь до полудня. Шторы наверху были все еще плотно задернуты! Тот же биограф писал, что Иммануил Кант настаивает, чтобы при первых лучах утреннего солнца шторы немедленно открывались. «Малейшее изменение в механической правильности дневного распорядка жизни профессора, — заключал автор, — означает, что произошло нечто серьезное и из ряда вон выходящее…»