В то же самое время мое благоговение было нарушено странным запахом, который наполнял комнату. На него нельзя было не обратить внимания. Узкое окно, выхолившее в палисадник, располагалось слева от меня и, по-видимому, никогда не открывалось. Воздух в помещении был спертый и отдавал плесенью, так, словно потолок, пол и мебель были заражены древоточцем или сухой гнилью. Атмосфера комнаты была пропитана ароматами старости и давно не проветривавшегося постельного белья. Я не смог проигнорировать этот специфический едкий запах. Без сомнения, Иоганн добросовестно выполнял свои обязанности и заботился о хозяине, но про себя я пожелал ему почаще наведываться в прачечную и заниматься уборкой дома. И тут вспомнил, что все другие комнаты в особняке всегда идеально чисты. Я подумал, что, уходя, должен обязательно сделать ему замечание относительно содержания помещений на втором этаже. Впрочем, вначале следует уложить Канта в постель. Когда свет фонаря упал на подушку, на ней вдруг задвигалось и рассыпалось какое-то бледно-серое облако.
— Что там такое, на кровати? — прошептал я, тяжело дыша. Мне нелегко далось восхождение по узкой лестнице с практически неподвижным телом на руках.
— Блохи, сударь, — спокойно ответил Иоганн.
Я вспылил:
— Неужели вы не понимаете, что вредных насекомых необходимо уничтожать?!
— Хозяин не позволяет, сударь, — вежливо ответил лакей. — У профессора есть собственный метод их отпугивать. Он не всегда срабатывает, но профессора невозможно переубедить.
Два года назад у нас дома была такая же проблема. Блохи наводнили все спальни и превратили нашу жизнь в настоящий ад до тех пор, пока Лотта не отыскала решения. На два дня и две ночи она оставила на лестнице овчину, затем скатала ее и сожгла в саду подальше от дома. Они с детьми с огромным наслаждением наблюдали за тем, как прыгали в языках пламени бедные блохи, лопаясь с громким потрескиванием, не в силах спастись от неминуемой гибели.
— Это, пожалуй, единственное, о чем у нас с ним возникают споры, — продолжал Иоганн. — Он заявляет, что отсутствие воздуха и света неизбежно их всех уничтожит, и потому приказал мне опечатать окно. Мартин Лямпе твердо верил в правоту профессора. У меня создается впечатление, что он постоянно здесь присутствует. А иногда кажется, что он вообще не уходил отсюда. Я уж и не припомню, сколько раз профессор называл меня его именем.
Он прервал свой рассказ, обратив все внимание на хозяина и готовя его к постели с хорошо отработанным сочетанием твердости и уговоров.
— Ну, идемте, идемте, герр профессор! — позвал он.
Пока Иоганн раздевал его и натягивал на него ночную рубашку, Кант сидел на самом краю кровати, неподвижно застыв в позе беспомощного младенца, ожидающего, пока придет нянька, поднимет одеяло и отправит его в Страну счастливых снов. Но в отличие от детей, которых я когда-либо встречал, он был совершенно неподвижен и никак не реагировал на окружающий мир. На меня Кант не бросил ни единого взгляда. Иоганн откинул покрывало, взбил подушки и приготовился уложить его в постель.
Улегшись на матрац, Кант, казалось, погрузился в глубокий транс. Слуга натянул стеганое одеяло ему до самого подбородка. Хотя я и испытал некоторое облегчение от мысли, что нам удалось доставить профессора домой более или менее благополучно, то, что он был до такой степени пассивен и ни на что не реагировал, не предвещало ничего хорошего. Встревоженное выражение лица Иоганна отражало и мою озабоченность.
— Моя работа… Ее необходимо завершить… — донесся едва различимый шепот с кровати. Иоганн стоял рядом с Кантом, глядя сверху на своего хозяина.
— Герр профессор? — позвал он. Его голос прозвучал слишком громко в гнетущей тишине комнаты.