Кстати, половцы оказались не глупы. Они резко изменили тактику: перестали нападать на русские земли. Да и чего им было рисковать, когда каждый день сами русские князья нанимали их грабить и жечь соседние уделы за деньги, за контрибуции, за долю в добыче! На половцев только иногда нападали в отместку за соучастие в набегах.
Это было трудное и противное для нашего Писца время, нудный период для дотошного Историка. Волей-неволей им приходилось терпеливо описывать все эти походы своих на своих. Писец набирал в долбленую чернильницу темный настой чернильного орешка, набирал полную грудь сумрачного воздуха и, щуря близорукие глаза, писал: «… встала усобица меж Святославичей Черниговских…;… присоединили Полоцк к волостям Мономаховичей…;… началась борьба дядей с племянниками…;… изгнали из Киева Игоря Ольговича…;… Изяслав Мстиславич Мономашич княжит в Киеве…;… союз Святослава Ольговича с Юрием Владимировичем…», — и так далее, бесконечной скорописью, без надежды, без выхода, без просвета — длинный, кровавый монолог. Был бы наш Писец волен, так бросил бы это тягостное занятие, оборвал бы на полуфразе хронику убийственного ослепления «и немедленно выпил»…
Ничего в эти годы не происходило такого, что заставило бы нас проникнуться торжественным или настороженным вниманием — типа крещения Руси, взятия Царьграда, пришествия Пречистой Девы на худой конец. Мы-то с вами знаем, что это было последнее столетие перед татарским нашествием. Нам понятна бессмысленность всех княжеских усилий. Мы даже не спрашиваем, чего это народ терпел и «белых» и «красных» и «черных», чего он не резал сиятельных, чего не уходил в «зеленые» — в родные леса и ковыли? Потому что и это тоже было бы уже бессмысленно…
От дурных предзнаменований, зачастивших на Русь, пересыхало в горле, даже у коней противно дрожали колени: в 1141 году вдруг встали с земли до неба уже три огненных столпа, три солнца засверкали на их вершинах, какая-то чужая, острая дуга лунообразно сияла над этой немыслимой композицией…
Два пустяковых, но примечательных события произошли в это воистину смутное время. Пустяковыми они были по своей сути, по своей мелочности на фоне большой резни. Примечательными они стали по воле, художественному замыслу Писца и Историка. События эти — основание Москвы и поход Игоря Святославича на половцев.
Городков типа Москвы, обнесенных деревянным забором из заостренных бревен, на Руси было не сосчитать сколько сороков. А у этого поселения даже названия не было. Так о нем и не поминали отдельно от названия реки, на которой он стоял. Князь Георгий Владимирович Мономашич (Юрий Долгорукий) пригласил в 1147 году своего брата Андрея на военный совет к себе «на Москву». Поскольку посыльный наверняка сам и показывал дорогу, то в грамоте не указывалось, на каком изгибе и берегу Москва-реки находится ставка Долгорукого. Неизвестно также, сколько лет существовала крепость до 1147 года, что в ней было, кроме острога, складов и казарм. Тем не менее, Историк тщательно выделяет первое упоминание о будущей столице нашей Родины. Как же, как же! Империя пойдет отсюда, отсюда «станет быть» и «есть будет». И «есть» она будет не только в прямом смысле столичного бытия, но и в переносном смысле повседневного поедания Руси великой, несытого косяка на остальные страны света Божьего и окраин безбожных, непрестанных потуг стать Третьим Римом, столицей всемирного пролетариата.
С рождением тебя, матушка Москва! Приятного аппетита!
Второе событие по причине внутренних российских дел мы тоже чуть было не проехали. Да Историк ему почти и не уделяет внимания, здесь он четко выдерживает исторические масштабы и пропорции. Какой еще Игорь, когда тут вокруг идет дележ земель и денег! Когда с севера наседают немцы и почему-то называют нас безбожниками. Когда татарское иго на носу, а эти дураки дерутся, вместо того чтобы загодя объединяться и начинать, в конце концов, строить Империю! Так бы и канул Игорь Святославич в Лету, кабы не два обстоятельства. Первое мы уже упоминали: смертельно скучно было Писцу, зря погибал его литературный талант, отточенный сотнями томов придворной ерунды. Хотелось Писцу создать что-нибудь достойное посмертной литературной премии. Вот и взял он простенький сюжет из окружающей жизни.