«Это какое варенье?» — взрослым тоном спросила Света, пытаясь оторвать клейкую ниточку, что тянулась от розетки. Ниточка выписывала выпуклые, замысловатые вензеля, которые оседали и еще некоторое время сохраняли рисунок, прежде чем растаять.
«Айвовое, — ответила Флора Яковлевна, — его ни с каким другим не спутаешь, чувствуешь, какой аромат? Мёд...»
«Да-а-а», — все тем же взрослым голосом протянула Света.
Нитка наконец утянулась, поджалась к ложке. Но когда Света поднесла ее ко рту, сочная, густая капля шлепнулась как раз рядом с чашкой. Света смутилась и стала зачем-то тщательно облизывать ложку.
«А как его делать?» — спросила она, чтобы оттянуть неприятный момент (Флора Яковлевна все не замечала, как светится густым медовым цветом капля на чистой скатерти).
«Очень просто...» И Флора Яковлевна принялась объяснять, как готовить айвовое варенье. Света кивала, но думала о том, не показать ли ей на каплю или уж пусть потом увидит сама, когда Света уйдет. Или сделать так, чтобы Флора ее пожалела, — и уже не до пятна будет, тем более что она, наверно, и пригласила Свету затем, чтобы узнать о ее жизни, и, видимо, ждет каких-то признаний.
Момент показался Свете подходящим, и она несколько залихватским тоном начала, что вообще-то ей варенье трудно сварить — отец в последнюю драку выбросил таз для варенья на улицу и отбил эмаль, так что он теперь для стирки годится. Она не обманывала, это действительно было, но только в прошлом году. И принялась рассказывать о своей жизни чуть небрежным тоном, который, как она давно заметила, действует сильнее, чем жалобный, и вызывает гораздо больше сочувствия. Флора Яковлевна почему-то нахмурилась. Света не придала этому значения и продолжала, посмеиваясь, описывать скандалы в доме.
«Вот, положи, а то испачкаешь форму», — вдруг перебила её Флора Яковлевна и протянула салфетку, чтобы Света закрыла айвовую кляксу.
Света растерялась, замолчала и аккуратно, как промокашкой, приложила салфетку к пятну на скатерти.
Флора Яковлевна после небольшой паузы начала сдержанно рассказывать, как приехала в Самарканд из Ленинграда, какое это было трудное военное время, как долго приходилось стоять в очереди за хлебом, как они потом с детьми перебирались в Душанбе.
Некоторое время Света слушала, не понимая, что происходит, а потом почувствовала, как волна стыда, будто столбик ртути на градуснике, поднимается откуда-то изнутри. Жаром обдало лицо, она покраснела и опустила глаза. А Флора Яковлевна все так же ровно продолжала рассказ. Оказывается, кроме Эрики, у нее было еще три сына. Старший сын и муж погибли. Второй сын, когда приехали в Душанбе, пошёл работать на текстильный комбинат — теперь мастером стал. А Вилли вот ушел в армию.
На другой день Света пришла, чтобы показать, как надо заправлять примус, куда наливать керосин, чтобы разжечь скорее. К счастью, ветра не было, и Флора Яковлевна пришла в необыкновенный восторг, что так быстро разогрелся суп. Она похвалила Свету: «Молодец! Настояла на покупке». После чего Света почувствовала себя благодетельницей. И некоторое время примус был для нее предметом особой заботы. Она, чувствуя ответственность за него, по-хозяйски осматривала, прочищала и следила за тем, чтобы не стиралась резина на поршне, чтобы примус горел ровно и хорошо.
Света не заметила, как и когда начала с ней заниматься Флора Яковлевна. Кажется, с разговоров о книге, которая лежала на столе, — Эккермана. Его «Разговоры с Гете» — тогда ещё на русском — вскоре дала ей прочитать Флора Яковлевна. Когда после первой части Света все с большим трудом продвигалась вперёд и Флора Яковлевна, задав несколько вопросов, поняла это, она сказала неожиданную для Светы фразу: «Наступит день, когда ты прочтешь его по-немецки и сумеешь оценить по-настоящему».
Тогда Света восприняла это как шутку или как что-то далёкое и почти недостижимое.
Немецкий, который она начала учить в прежней школе, всю первую четверть преподавала молодая женщина — Вероника Григорьевна. Она носила сильно облегающие костюмы, чтобы подчеркнуть тонкую талию, на которую и в самом деле нельзя было не обратить внимание. Тщательно завитые и уложенные волосы она перебрасывала на одну сторону и закалывала их красивыми заколками. Вероника Григорьевна обычно сидела полуотвернувшись, словно откидывала волосы, чтобы внимательно прислушиваться к тому, что происходит за окном. С рассеянным видом ставила она отвечающим тройки или четверки, в зависимости от того, уверенно или неуверенно отвечал вызванный к доске. И у нее на уроках все читали по-немецки так, как будто это был незаконнорожденный отпрыск русского. Когда Света в первый раз произнесла немецкое «я» как русское местоимение «их», Флора Яковлевна покачала головой, с трудом сдерживая возмущение. К концу года у Светы в табеле было три тройки и две четверки. А купив летом учебники на следующий год, Света вдруг обнаружила, что тексты в новом учебнике немецкого языка не представляют для нее никакой трудности. Не заметила она и того момента, когда на простые вопросы Флоры Яковлевны, заданные на немецком, отвечала, уже не задумываясь, как построить правильно фразу.
И, почувствовав вкус к занятиям, она поверила в свои силы. Помогли и советы Флоры Яковлевны, как надо вовремя повторять пройденное, как важно обращать внимание на правила и формулы. И первое время, когда Света делала уроки всё за тем же круглым столом, она следила, чтобы Света не оставляла «темные» места. Вскоре Света подтянулась по всем предметам и уверенно шла вперед без спадов, привыкая к мысли, что достигла и добилась всего, как Эккерман, благодаря собственным усилиям, как об этом постоянно говорила Флора Яковлевна.
Странное чувство испытала Света, когда через несколько лет Флора Яковлевна обратилась к ней с просьбой позаниматься с Зрикой немецким: «Hilf mir doch, tu mir den Gefalles. Bei uns beiden will es nicht so recht klappen, ich bin da viet nervos und ereifere mich unnutz. Dir wird es gelingren!» (Прошу тебя, помоги мне. Я не могу, начинаю нервничать и сердиться. У тебя получится лучше! (нем.)) — дала им нужные материалы, задание и ушла во двор пересаживать кактусы ими перекапывать клумбу.
И снова Света, как и в случае с примусом, не заметила, что просьба Флоры Яковлевны надумана. И конечно же, Света не заметила, насколько эти занятия больше помогли ей самой, чем Эрике.
«А почему вы с ней не начали разговаривать по-немецки с самого детства?» — как-то спросила Света.
«Ты плохо представляешь, какое это было время! — вздохнула в ответ Флора Яковлевна. — Меня целый день дома не было, Вилли и Эрика сидели взаперти. Тогда не до немецкого было»
…Подвиги словно бежали его: никто не обращался к сэру с просьбой освободить замок от ненасытного чудовища, никто не звал его изгнать великана. И сэр Парцифалъ сокрушался всем сердцем, что судьба не дает ему отличиться.
Очнулся он от своих дум только под стенами замка Мунсальвеш короля Анфортаса, куда привела его указанная тропа. Стены замка были так высоки, что перелететь через них могла только птица. И никому не пришло бы в голову брать эту крепость штурмом, так крепки и толсты были его стены.
Страж, стоявший на башне, учтиво обратился к сэру Парцифалю, вопрошая, откуда он, как его имя и почему ему вздумалось тревожить покой обитателей замка.
Сэр Парцифалъ ответил, чей он сын, как нарекли его родители и что дорогу к замку указал ему рыбак — он же пообещал, что путника ждёт здесь радушный прием.
Страж и в самом деле тотчас, весьма обрадовавшись, опустил подъёмный мост, и рыцарь смело пустил коня вперед.
Но если стены замка говорили о могуществе владельца, то двор, на который въехал Парцифалъ, являл собой весьма печальное зрелище. Он был таким запущенным и неухоженным, что повсюду успела вырасти высокая крапива, словно здесь много лет не ступала нога человека.
Правда, не успел сэр Парцифалъ задуматься о таком странном и необычайном явлении, как двор заполнила радостная, нарядная толпа придворных. Из замка выбежали пажи и валеты, схватили под уздцы его коня, откуда-то сразу же появилась и скамеечка для ног, чтобы удобнее было спешиваться.