Юле благоговел перед Брозовский, но даже ему он не мог простить такой несправедливости. Крайне возмущенный, желая подчеркнуть всю серьезность обвинения, он пустил в ход не совсем понятные ему иностранные слова.
— Дорогой шер ами. Ты судишь по своему разумению. А ни черта не смыслишь. Ориентности у тебя кот наплакал. Даже первую твою писульку я направил точно по адресу. Вон сидит Генрих Вендт, спроси его. У меня ошибок не бывает. На такие дела имею особый нюх. В шахте я обслуживаю самых надежных, учти это. И каждый получает то, что ему положено. А уж Рюдигер получил свою весточку еще до перерыва. Мог бы и прийти вовремя…
— Так оно и было, как раз до перерыва! — со смехом произнес кто-то из темноты. Фридрих Рюдигер шагнул в круг, как бы подтверждая тем самым правоту Гаммера.
Юле со вздохом облегчения вытер пот со лба.
— Ну вот! А ты говоришь…
Рюдигер чуть пошатнулся, когда Юле, в знак благодарности, опустил ему свою могучую лапищу на плечо. Пробираясь ощупью по темному штреку, Рюдигер слышал каждое слово их спора. Мощный голос Гаммера гремел на всю штольню.
Товарищ, стоявший на посту у квершлага, шепнул на ухо Рюдигеру:
— Скажи ему, чтоб не орал! Ревет, что твоя труба!..
— Куда ты запропастился? Из-за тебя тут целый скандал, — сказал Юле, стараясь не басить, потому что Рюдигер не любил чересчур горластых.
— Задержался у подъемника, с ребятами из дневной смены поговорили. Опасность ничуть не уменьшилась. Но господа из дирекции утверждают, будто реальной угрозы для людей нет.
Рюдигер говорил гладко, как по-писаному. Сразу было видно, что он человек образованный.
— А потом поплатился за то, что пошел один, — продолжал Рюдигер. — У ворот вентиляционного штрека уронил фонарь. А спичек при себе не оказалось. Вот я и ковылял в темноте по рельсам, как слепая лошадь. Больше вопросов нет?
Вокруг засмеялись.
— Поставил бы себе фонарь — вот и было бы светло! — не удержался Генрих Вендт, известный своим острым языком.
Юле возмутился:
— Нашел над чем шутить! — И, все еще обиженный, добавил, обращаясь к Брозовскому: — А ты, участковый пожарник, клепал на мою подземную почту! Видать, вообще считаешь меня недотепой. Этого я не потерплю!
Брозовский возразил:
— Вот уж никогда бы не подумал, что ты, Юле, чувствителен, как относительная стабилизация нашего досточтимого Рейхсбанка. Легкий толчок, слабое прикосновение, едва ощутимая критика, и… все летит вверх тормашками. Вот ты у нас в какое благородное общество попал.
От смеха Юле Гаммера, казалось, содрогнулись стены ниши.
— Тс-с-с! — зашипел Брозовский, но и сам тихонько засмеялся.
Обычно такого рода остроты доходили до Юле не скоро. Но «относительная стабилизация капитализма» было для него столь же обиходным понятием, как, скажем, «кайло».
— Ничего подобного, я чувствую себя вполне устойчиво, дорогой товарищ. Не то что господа наверху, с их относительной стабилизацией. Ерунда все это! И плевать я на них хотел. А этот их маг и волшебник Ялмар Шахт в нашей шахте все равно что пустая порода. Да чихал я на него. Подумать только: биллион рейхсмарок равен всего лишь марке золотом. Базарные крикуны! Я целую неделю надрывался, чтобы заработать этот биллион, а в получку в кармане у меня болталась всего-навсего одна шахтовская марка. Вот так обернулись мои надежды! Одну марку за целую неделю работы! Говорят, будто Шахт поддержал курс марки и, верно, кое-кому ловко угодил. Тут его хребет оказался гибким. Но голова его держится только на крахмальном воротничке, а стоит ему размякнуть — сразу же и хребет надломится. Или я не прав?
Юле хотел сказать еще что-то, но, смущенный своей длинной речью, испуганно замолк.
Рюдигер, согнувшись, ковырял в горелке своей лампы. Газ вспыхнул, как только он поднес ее к лампе Гаммера.
— Да… Шахт — это вам не шахта, — заметил он многозначительно, когда яркий свет залил нишу. — Пора начинать…
Все уселись на землю, плотно придвинувшись друг к другу. Брозовский приподнял каску и, словно из ящика письменного стола, вынул из нее сложенные листы бумаги.
Фридрих Рюдигер сидел напротив и пристально глядел на него. Прежде чем Брозовский снова нахлобучил каску, тот успел заметить множество рубцов на его голове, просвечивающих сквозь редкие волосы. Никогда раньше они так не бросались в глаза. «Да, досталось ему на Сомме. Словно гвоздей набили», — подумал Рюдигер. Он знал — под этим угловатым черепом скрывался ясный ум. Шея была несколько коротковата, светлые, серо-стальные глаза оживляли смуглое лицо.