— Ну, ну, тихо, молодой человек, — мистер Беркс укоризненно покачал головой. Позвонил в колокольчик, обнаружившийся на тумбочке, и приказал заглянувшей в палату пожилой медиведьме принести успокаивающего зелья. — Утихомирьтесь. Вы не должны волноваться, вам и так досталось.
В палату снова зашла знакомая медиведьма, и целитель чуть ли не силой заставил Альбуса принять принесённое ею лекарство. Затем отставил опустевший фиал на тумбочку и серьёзно посмотрел на застывшего в нервном ожидании Альбуса.
— Видите ли, в чём дело, — начал он осторожно. — Вы, как уже и сами верно догадались, упали с метлы, получив множественные повреждения тела в виде ушибов, сотрясения и одного перелома ребра. Всё это, конечно, достаточно нешуточные травмы, но милейшая мадам Помфри, без сомнений, справилась бы с этим и сама, только вот… Когда она проводила над вами диагностирующие заклинания, то заметила кое-что необычное и… неприятное, и незамедлительно вызвала в Хогвартс целителей из Мунго. Мы тоже сразу обследовали вас и, к сожалению, её подозрения подтвердились.
— И что же она обнаружила? — нетерпеливо спросил Альбус — он совершенно извёлся от неизвестности и ожидания самых страшных известий. И они не замедлили проявиться: целитель ещё раз вздохнул, глядя с явным сочувствием:
— У вас больше нет магии, Альбус, — прозвучали страшные слова, и Альбус вытаращил глаза, надеясь, что он ослышался. — Пока что все диагностирующие чары указывают на то, что вы стали сквибом.
— Что?.. — потрясённо прошептал тот — голос мгновенно пропал, а в глазах появилось неясное жжение. — Вы это серьёзно?
— К сожалению, да, — удручённо подтвердил тот и поспешил хоть как-то ободрить: — Мы надеемся, что это не навсегда, и магия ещё вернётся. Такое уже случалось, хотя, если уж начистоту, то нечасто. А сейчас мы должны разобраться, что послужило причиной. Возможно, так мы сможем и понять, в каком направлении нам двигаться, чтобы вылечить вас. Ваша же задача — всячески способствовать нам…
Целитель ещё что-то говорил, но Альбус уже не понимал ни слова, оглушённый шокирующим известием. Сквиб. Он больше не волшебник — что может быть ужаснее? За что ему это, чем он так провинился перед судьбой?!
“А разве ты можешь сказать, что твоя совесть чиста, а сам ты невинен как младенец?” — прозвучало в голове, и Альбус не нашёлся, что на это ответить. И зажмурился, пытаясь выгнать дурацкие мысли из головы. Только мук так некстати пробудившейся совести ему не хватало. Он постарался отвлечься и сосредоточиться на указаниях продолжавшего свой монолог целителя. И даже сумел кивать впопад его репликам, а в голове тем временем так и продолжало стучать громком безнадёжным набатом:
“Сквиб, сквиб, сквиб…”
========== Глава №22 ==========
Все говорили только про Альбуса. “Поттер” и “квиддич”, “квиддич” и “Поттер”. И еще, пожалуй, “Мунго”. Где бы Скорпиус ни был, он везде слышал эти слова. Даже в библиотеке, что действовало на нервы больше прочего: библиотека всегда казалась ему местом, в котором можно посидеть в тишине, сосредоточиться и отдохнуть от обыкновенной суеты Хогвартса.
Но когда две второкурсницы, сидевшие за соседним столом, вдруг заохали-заахали и принялись в полный голос обсуждать, что же такое могло произойти с Альбусом Поттером, из-за чего его отправили прямиком в Мунго… это было вовсе не то, чего Скорпиус искал, улизнув от Шарлотт после ужина.
— Интересно, когда он вернется? — пропищала одна из этих второкурсниц, не отрывая глаз от пустого листа бумаги, и нет, Скорпиусу это точно было не по душе.
— Да ско-оро… От падения с высоты давно никто не умирал, — отозвалась ее подруга и тут же уточнила: — Ну, наверное, давно.
— Как оптимистично, — буркнул себе под нос Скорпиус и с ожесточением поставил точку в конце предложения в своем конспекте. Рецепт мудреного зелья, который нужно было выучить и который плавал перед глазами в учебнике, издевательски ускользая от внимания, вовсе не способствовал спокойствию.
— Но ты так и не знаешь, что с ним случилось?
— Не-а.
— Они это скрывают, что ли?
— А он точно живой?
Скорпиус закрыл уши и мрачно уставился на лежащий перед ним пергамент.
Пожалуй, он мог бы разобраться с домашним заданием и в своей спальне. Да, это определенно было бы лучше. Для него.
Популярность Альбуса его раньше особо не раздражала — скорее, его слегка нервировало, что Поттер с такой легкостью заводит знакомства и вливается в новые компании. Сам Скорпиус так не мог, предпочитая замыкаться, и всегда боялся, что Альбус постепенно перестанет с ним общаться.
Но теперь то, что все хотели знать мельчайшие подробности и обсуждали на каждом углу этот инцидент с квиддичем, бесило неимоверно. Не то, чтобы Альбус этого не стоил — стоил, Скорпиус это все-таки признавал, — но нельзя же так долго мусолить одни и те же темы!
Впрочем, если честно, темы были не одни и те же. Сначала все говорили про разгромное поражение Слизерина в таком важном матче и про падение Поттера. Потом осознали, что в Мунго людей с обыкновенными спортивными травмами просто так не переводят, и принялись рассуждать, что же могло с ним произойти, и почему от него нет никаких вестей. Затем вдруг заговорили про Скамандера…
Конечно, школьные сплетники не могли не заметить, что Альбус перестал общаться со своими друзьями и начал всюду шататься с Лорканом, как будто они вдруг срослись или стали близнецами. И вот теперь, когда даже Скамандер не знал, в чем дело, пошли разговоры о том, что Поттер “и его бросил”.
Когда Скорпиус впервые услышал именно эту фразу, ему стало очень и очень не по себе, — но он довольно быстро осознал, что про поттеровские отношения никто в школе толком и не знал. Скорее, многие считали, что он постепенно разрывал связи со своим окружением — сначала его “чудики с Райвенкло” (Чарли была в бешенстве от такого наименования), а теперь вот и Скамандер.
Сам Лоркан Скорпиусу на глаза попадался удивительно часто, и… тому вовсе не казалось, что он хоть как-то опечален происшествием с Альбусом или его отсутствием. Скамандер был, как обычно, весел и болтлив и постоянно вертелся со своими друзьями, словно ничего необычного и не произошло. Правда, пару раз Скорпиусу казалось, что он хочет подойти и заговорить с ним… но, наверное, просто казалось. Не о чем им было разговаривать. Он сам бы просто отвернулся и ушел, если бы Скамандеру взбрело в голову завести с ним разговор.
Иногда у него было чувство, что ему очень хочется рассказать об этом Чарли, но он сразу же останавливал себя: с чего это вдруг? Ее это, в общем-то, не очень касалось. Она старалась не поднимать темы, связанные с Алом, и обходила его в разговорах стороной, но Скорпиус видел, что она тоже беспокоится… в смысле, просто беспокоится. Никаких “тоже”. Он не волновался, он все еще был зол… ну и, может быть, самую чуточку любопытствовал, что же все-таки случилось.
Но нет. Он, Скорпиус, выше всех этих болтушек. И у него всё ещё была гордость, не позволяющая ему забыть их с Альбусом отвратительную ссору. У него была гордость, но…
Но он беспокоился.
*
— Чарли?
— Привет, Ал, — Шарлотт, непривычно тихая и без улыбки, проскользнула в палату, плотно закрыв за собой дверь. — Ну, как ты?
“Нормально”, — хотел ответить Альбус и даже преувеличенно равнодушно пожать плечами, но губы вдруг расползлись в горькой гримасе:
— Плохо.
Он так устал, Мерлин, это просто невыносимо. Всего несколько дней этого безумия, а он уже чувствует себя дряхлым стариком. Он устал жить в постоянном напряжении и волнении, устал постоянно “держать маску” перед родителями, Лили и особенно Джеймсом — тот, конечно, сочувствовал и жалел его, но именно жалость от старшего брата переносить было труднее всего. И Ал старался как мог держаться. Улыбался, когда приходил кто-нибудь из домашних, и даже пытался шутить, усиленно делая вид, что с ним всё в порядке. Насколько может быть в порядке волшебник, который узнал, что он теперь сквиб, конечно. Никто не говорил ему ни слова, хотя со стороны его поведение и чересчур бодрое, жизнерадостное настроение наверняка казались неадекватными. Просто молчали и смотрели ещё более сочувственно, и это убивало. А подбадривающие улыбки вообще раздражали. Иногда так хотелось сорваться: замахать руками, заорать что-нибудь обидное или даже непристойное. Но Альбус всякий раз успевал взять себя в руки, лишь стискивал кулаки покрепче, а его неизменная натянутая, неестественная, словно приклеенная к губам улыбка больше напоминала в такие минуты гримасу боли.